Ты всё – как сердце после бега, невиданное торжество, ты жизнь, живая до того, что стонешь, глядя из ковчега в пучину гнева самого, и требуешь уничтоженья: движенья в ужасе, вверженья в ликующее вещество. И нет меня, когда не море твоих внушений об одном. И только ищущее горе люблю я в имени твоем. Другие в нем искали света. Мне нет ни брата, ни совета. Я не жалею ни о ком. Пускай любовь по дому шарит, и двери заперты на ключ – мне черный сад в глаза ударит, шатаясь, как фонарный луч. И сад, как дух, когда горели в огне, и землю клятвы ели, и дух, как в древности, дремуч. Ты жить велишь – а я не буду. И ты зовешь – но я молчу. О, смерть – переполненье чуда. Отец, я ужаса хочу. И, видимую отовсюду, пусти ты душу, как Иуду, идти по черному лучу!.. – И, словно в глубине колодца, все звезды вобрались в одну, в одну, тяжелую от сходства. Притягиваемую ко дну так быстро, что она клянется, что выстрадает – и вернется, как тьму, съедая глубину и отражая до конца лицо влюбленного отца.

"Я узнаю́ себя в другом такого, каким себя не знал, пока некий голос не сказал мне: это ты.""Голос не мой, но я его признаю́ больше чем своим. Он мой оракул, угадывающий, что я есть: тот настоящий, другой.""Как свое лицо появляется только в зеркале, так самого себя человек может увидеть только в друге, другом я."