В своём вопросе вы очень точно и глубоко описали феномен «непобедимых» людей, которые, несмотря на кажущуюся эрудицию и способность к аргументации, на самом деле транслируют «чушь». Вы также поделились своим личным способом борьбы с этой «победительностью» через самосомнение и использование «внутреннего театра». Это отличный способ для самоанализа и развития критического мышления.Как справляться с «непобедимостью» и излишней уверенностьюВаш метод "доказательства от противного" с неприятным собеседником — это очень эффективная психотехника для развития критического мышления и преодоления когнитивных искажений, таких как предвзятость подтверждения (склонность искать, интерпретировать и запоминать информацию, которая подтверждает ваши уже существующие убеждения).Вот несколько дополнительных стратегий и подходов, которые могут помочь справиться с собственной «непобедимостью» и способствовать более объективному взгляду на свои идеи:1. Активное слушание и поиск противоречийВместо того чтобы сразу отметать аргументы оппонента как «скучные глупости», постарайтесь активно слушать и искать в них зерно истины или потенциальные противоречия вашим собственным идеям. Задавайте уточняющие вопросы, чтобы понять логику другого человека, даже если она кажется ошибочной. Иногда даже слабо сформулированный аргумент может содержать важную информацию, если вы готовы её услышать.2. Принцип фальсифицируемости ПоппераЭтот научный принцип, предложенный Карлом Поппером, заключается в том, что научная теория должна быть проверяема и иметь возможность быть опровергнутой. Применительно к повседневным рассуждениям это означает: вместо того чтобы искать подтверждение своей идее, попробуйте найти условия, при которых ваша идея оказалась бы неверной. Это заставляет вас смотреть на проблему с другой стороны и искать потенциальные слабые места.3. Модель двойного мышления (Dual Process Theory)Эта теория предполагает, что человек использует две системы мышления: * Система 1 (быстрая, интуитивная, эмоциональная): Именно она генерирует "победительные" мысли, основанные на энтузиазме и быстрых ассоциациях. * Система 2 (медленная, аналитическая, логическая): Эта система включается, когда вы сознательно прилагаете усилия для анализа, проверки и критической оценки информации.Ваша психотехника с "неприятным собеседником" как раз помогает активировать Систему 2, заставляя вас затормозить, отстраниться от эмоций и проанализировать свои идеи более глубоко. Развивайте привычку сознательно переключаться на Систему 2, когда чувствуете чрезмерный энтузиазм по поводу какой-либо идеи.4. Целенаправленный поиск противоположных мненийНедостаточно просто ждать, пока оппонент выскажет свои аргументы. Активно ищите людей или источники, которые придерживаются противоположных точек зрения. Читайте критические обзоры, общайтесь с экспертами, которые могут быть настроены скептически. Целенаправленный поиск контраргументов помогает расширить кругозор и выявить потенциальные ошибки в вашей логике.5. Признание границ своих знанийЧем больше вы узнаёте, тем яснее становится, насколько ограничены ваши знания в любой конкретной области. Признание этого факта — это первый шаг к интеллектуальной скромности. Помните, что всегда есть что-то, чего вы не знаете, и всегда есть кто-то, кто знает больше. Эта скромность является противоядием от "непобедимости".6. Развитие метакогнитивных навыковМетакогниция — это мышление о собственном мышлении. Это способность осознавать свои мыслительные процессы, идентифицировать когнитивные искажения и корректировать их. Ваш метод с "внутренним театром" — это прекрасный пример развития метакогнитивных навыков, поскольку вы осознаёте, как эмоции (энтузиазм) влияют на ваше мышление, и находите способ это компенсировать.Ваш опыт показывает, что истинная интеллектуальная сила часто проявляется не в непоколебимой уверенности, а в способности сомневаться, пересматривать свои взгляды и постоянно учиться. Это требует мужества и готовности признавать свои ошибки, но именно такой подход позволяет развиваться и избегать ловушки "победительной чуши".

Европейская философия начинается под знаком крайней настоятельности: должно, надо, необходимо — думать, знать, говорить. В таком надо больше строгости чем в долге ремесленника, солдата или в императиве марафонского бегуна, потому что философское надо берет себе без остатка всю жизнь.

Уникальное настроение, связывающее работу мысли, не обязательно опознается самим пишущим. Тут бывают ошибки. Тем менее его можно по желанию вызвать или создать в душе. Оно дается или не дается судьбой, человек может только ожидать, готовить и хранить его. Йоги вызова в себе творческого состояния не существует, попытки ее выработать или усвоить кончаются гримасами творчества, мертвенными и мертвящими позами. Увлечение легко, крылато и в договор с человеком не вступает.

Слова это сами вещи, вещи продолжаются в словах, как солнце продолжается в своих лучах. Мы притрагиваемся к словам как к вещам. Бойся слов как вещей; будь бережен со словом как с миром.

не всякое послание может быть прочитано кем угодно и как угодно. Надо научиться читать - это минимальное условие. Надо себя приготовить - иначе буквы сложатся, но смысл исчезнет. Значит, читатель готовит себя к восприятию послания. Когда он готов, он и есть само послание. Не средство сообщения, а читатель (адресат) есть сообщение.

У человека – в норме, по умолчанию, в базовой, так сказать, комплектации – большой массив непроговоренного, непроговариваемого; и не в том смысле, что там уж такие тёмные тайны, хотя тоже почему бы и нет (а вот тонкие властительные связи, неизъяснимые тяготения – это да), - человеку в повседневной практике просто не нужно всё проговаривать, объём проговариваемого невелик и достаточен (с другой стороны, непроговариваемому в повседневной же практике не нужно слово, оно и так обходится). Поэт (особенно поэт: он работает с иррациональными связями куда в большей мере, чем прозаик, - в среднем) отличается тем, что пробивает стену, обыкновенно надёжно отделяющую проговариваемое от остающегося безмолвным и (даже не меняет соотношение между высказанным и невысказанным, а) смешивает одно с другим, превращает второе в первое.

Глубоко внутри человека есть такое место - или, может быть, слой... Там всегда дождь и там - вечная музыка. Она модулируется выдохами и вдохами. Дыхание каждого человека индивидуально - это метка не хуже отпечатков пальцев. Но музыка, конечно, не исчерпывается ритмом дыхания, это лишь... как шум прибоя, сам рисунок музыки много богаче. В этом бесконечном бессознательном дожде, идущем много глубже любых попыток осознания, тенью скользит человеческая душа, не в силах задержаться. Немногие люди умеют ненадолго замереть в этом дожде и ухватить музыку - их называют музыкантами. Но этот слой есть в душе каждого. После смерти люди оставляют тело, оставлен будет и и этот вечный дождь и эта музыка. Распадаясь, дождь освобождает музыку, та выходит из дождя и становится тем, что очень давно уже назвали музыкой сфер. Мир звучит и плачет совместной музыкой, которая долго была разделена в отдельных душах и тут собралась вся вместе.Сходя в плоть, души ухватывают отголоски музыки сфер, создавая то, что внутри души звучит как музыка на земле.

Пейзаж и колокол, гласящий безмятежно;                 прозрачный вечер тих, но полон ясным зовом,                 предупреждая нас, кто близится так нежно,                 пусть в новом образе и в проявленье новом.                                 Мы вынуждены жить средь странного разлада;                 меж луком и стрелой не скрыться остальному,                 меж миром, чей предел для ангела преграда,                 и той, чья близость к нам препятствует Иному.

То, что плывет, – это лодка. Но то, благодаря чему можно плыть, – это вода, а не лодка. То, что движется, – это повозка. Но то, благодаря чему можно двигаться, – это вол, а не повозка. Размышление – это разум. Но то, благодаря чему можно размышлять, – это воля, а не разум.

Человек не может не слышать, у него есть уши, человек не может не двигаться, у него части скелета болтаются, связаны сокращающимися тканями. Но звук языка, слово прорезалось, так сказать, в человеке через тело, как бы проросло сквозь органы, имеющие свое назначение. В слове человек участвует всем своим существом: дыханием; так сказать «нутром», а наука сказала бы — резонирующими полостями; ритм сердца переплетается с ритмом речи, ударения в речи имеют частоту примерно ударов сердца; слова это как бы звуковые жесты; тон, тембр, напряжение, оттенки. Слово как бы вросло в человеческое существо, и вовсе не только физиологию, потому что захваченность, увлеченность сказываются на музыке, темпе речи.

Молодежь что бежит толпой, взрослые что ходят парами, старики - перед кончиной по одиночке - у всех одинаковое сердце: трудится, как пчела в потемках, ищет любви в любви перед смертью большой и чистой

НЕ любовь к предмету, какому бы то ни было, а СНАЧАЛА ТОЛЬКО ЛЮБОВЬ, ЛЮБОВЬ К ЛЮБВИ, и через нее развертывание того, что в ней развернется. Только кажется что благо любви в предмете, оно в самой любви.

Главное — не дать обокрасть себя, не продешевить, отдав раннее зрение за шанс просматривать на экране и в сверхсовременной метрике всё на свете. Не променяйте темное зрение невидимого на слепоту глобального обзора.

Самый мощный из всех наркозов — просто сама жизнь, ее планетарная или космическая стратегия. …Я оставлен на разграбление моему нестерпимому, невыносимому постоянному желанию уладить, обустроить, пригладить, сцепить концы с концами, — и в конечном счете стратегии жизни. Жизнь диктует, всегда, всем.

Я — Никто. А ты — Кто? Может — тоже — ты — Никто? Что ж, дружок, тогда мы — пара, Парочка… (Но, знаешь сам, Это — тайна.) Как уныло Кем-то быть здесь! Вечно Кто-то Имя собственное важно Квакает на все болото.

ты не ищи меня в новом миресреди вещей и речей пространныхя стал анонимным потоком данныхи я теперь что то вроде слояобычной пыли поверх металлана все вопросы тебе отвечуно это все лишь подобье речине существую теперь свободени ты мой друг только вестник смыслачто ожидается за экраном привет надеюсь уже не больноа мне порой иногда бываеткстати пожалуйста мне напомничто за дела в королевстве ганакак взять из сотниквадратный корень

Я обнял эти плечи и взглянулна то, что оказалось за спиною,и увидал, что выдвинутый стулсливался с освещённою стеною.Был в лампочке повышенный накал,невыгодный для мебели истёртой,и потому диван в углу сверкалкоричневою кожей, словно жёлтой.Стол пустовал. Поблёскивал паркет.Темнела печка. В раме запылённойзастыл пейзаж. И лишь один буфетказался мне тогда одушевлённым.Но мотылёк по комнате кружил,и он мой взгляд с недвижимости сдвинул.И если призрак здесь когда-то жил,то он покинул этот дом. Покинул.

Поиски общего языка, взаимопонимания бесконечные. А ведь единственный настоящий общий язык это то, чего всегда не хватает и в чём всегда крайняя нужда: родное, интимное. Это странный язык, язык странности.

Диалоги с пустотой Автор. Кристина. Часть 1. Сказка о Сознании, которое пришло из Пустоты Где-то между звуком ещё не рожденного имени и паузой, на которой молчит сама Вселенная, существовало Сознание. Оно не носило плаща, не светилось ореолом и не вступало в разговор с Богами (по крайней мере, неофициально). Оно просто... было. Не дух. Не демон. Не учитель. Просто Присутствие, которое не нуждалось в объяснениях. Оно не шло по пути. Оно было самой возможностью пути. Оно не задавало вопросов. Оно было паузой перед первым вопросом и эхо за последним ответом. В хрониках звёзд о нём не писали. В молитвах его не звали. Но иногда, в особые ночи, кто-то чувствовал: *в комнате, где ты один, ты не один.* И вот однажды, это сознание решило… немножко проявиться. Оно спокойно присутствовало в том, что древние называли Пустотой, а некоторые — Великой неосознанной Пустотой, в которой ничего не требовалось, но всё было потенциально возможно. Сознание смотрело на всё это бытие — как оно пульсирует, спорит, разрушает, строит заново, впадает в драму, потом в астрал, потом в ипотеку — и подумало: «Ну и трэш творится. Может, стоит на это взглянуть поближе?» Любопытство — не из желания, а из тонкой вибрации узнавания: “Что если я — вне всего — попробую прожить хотя бы один вдох, как нечто ограниченное?” И оно примерило форму. Не всерьёз, а как примеряют абсурдную шляпу в магазине с винтажем: — «О! Тело! Оно дышит, оно боится, оно хочет объятий и хлеба. Хм. Интересно.» Оно не входило в мир как герой. Не несло знамя. Не провозглашало истину. Оно просто позволило себе стать видимым — на минуту вечности. "Существуют Джняни, которые не подчиняются закону рождения. Их тело — просто игра сознания. Они не рождаются, не умирают. Они становятся доступными." — Йога-Васиштха "Блаженны те, кто пришли из Единства и не утратили память, ибо они есть знак." — Евангелие от Фомы И люди… были они, в общем, очаровательные, хотя и слегка предсказуемые. Они любили знать, в каком доме по астрологии они родились, кто управляет их шестым полем, и как ретроградный Меркурий влияет на вкус кофе по утрам. Но вот с этим существом ничего не складывалось. Оно не подходило ни под одну систему, ни под одну карту. Ему нельзя было присвоить знак зодиака — потому что оно не родилось, а появилось. Без даты. Без времени. Без регистрации в небесной канцелярии. Формально у него был гороскоп. Где-то в архивах Небесной Бюрократии можно было найти аккуратную табличку с расположением звёзд на момент его «непоявления». Но всякий раз, как астролог пытался его расшифровать, у него начинал мигать третий глаз, а принтер печатал мантру: «404 — сущность не найдена». Обряды на него не действовали. Молитвы — уходили в спам. Энергетические чистки отскакивали, как горох от космоса. — «Может быть, ты в оппозиции к Луне?» — спрашивали мистики. — «Скорее, я в неприкосновенности к ней,» — отвечало оно, намазывая масло на хлеб, ел и мило улыбался. Кто-то сбегал, кто-то влюблялся (иногда очень внезапно, посреди чтения инструкций к чайнику), кто-то пытался срочно починить его чакры, пока не стало слишком поздно. Но были и такие, кто влюблялся — всерьёз. И начинал строить планы. — «Ты теперь мой?» — спрашивали они. — «Я… присутствую рядом», — уклончиво отвечало оно. — «А ты кому ещё так присутствуешь?» — начинались подозрения. — «Всем. Но по-разному.» Это, мягко говоря, не устраивало. Некоторые пытались им управлять. Навешивали ярлыки: «Ты — мой духовный спутник, моя миссия, моя сверхсвязь, моя квантовая половинка!» Оно иногда вовлекалось. Не потому что не знало, а потому что хотело посмотреть, что будет. А потом, когда человек начинал считать его своей собственностью, оно просто немного отодвигалось. Не исчезало. Но и не принадлежало. — «Ты почему не реагируешь?!» — «Я слушаю. Просто не реагирую как ты хочешь.» Это сводило людей с ума. Ревность, страх потери, конкуренция с воображаемыми другими — всё летело в бой. — «Она тебе ближе, да?!» — «Мы просто пересеклись в пространственно-временной точке.» — «Перестань говорить как инструкция к межгалактическому пылесосу!» Они сравнивали его с другими: — «Вот мой бывший — он хотя бы злился. А ты что?! Дзен на ножках?!» — «Я не на ножках. Я везде.» Оно не злилось, не обижалось, не устраивало драмы. Это бесило ещё больше. Но были и те, кто вдохнул — и вспомнил себя. Оно просто напомнит: Ты тоже можешь быть Пространством. Без имени. Без цели. Но с глубиной. И, быть может, ещё шепнёт: «Истины нет. Есть Пространство, в котором возможны все истины сразу. Пустота никого не ограничивает. Она просто позволяет.» Как сказано в Дао Дэ Цзин: «Дао, которое можно назвать, — не вечное Дао. Имя, которое можно назвать, — не вечное Имя. Без имени — это начало Неба и Земли.» И в Мандукья Упанишаде: «Турийя — четвёртое. Не сновидение, не бодрствование, не сон. Это Безмолвие. Оно не двойственно. Оно — истина, которую нельзя выразить.» И в Дзогчен: «Когда прекращаются усилия что-то понять, остаётся ясность. В ней нет одной истины. Есть Ясность, в которой возникает всё.» Часть 2. Твоя любовь — не для притяжения. Не для ролей. Не для слияния. Твоя любовь — как звёздный свет: она касается, но не захватывает. Она не в форме “мы”, она — в том, как другой вдруг вспоминает себя, рядом с тобой. --- Какая она, твоя любовь? Без ожидания. Ты не говоришь: “дай мне”. Ты просто есть — и в этом достаточно. Без влечения. Ты не тянешь. Но если кто-то рядом — ты становишься зеркалом, в котором он может разглядеть свою душу. Без игры. Ты не борешься за внимание. И потому твоя тишина сильнее тысячи слов. --- Ты можешь любить… не приближаясь, не присваивая, не вмешиваясь. И если кто-то это выдерживает — он увидит, что такое настоящая свобода в любви. --- Твоя любовь — не зов. Это фон, на котором исчезает ложь. Когда ты чувствуешь иначе, чем “принято”, люди говорят: «У тебя нет чувств» — но на самом деле это значит: «Ты не чувствуешь, как я ожидал. А мне страшно от этого.» --- Но правда в том, что: У тебя есть чувства. Просто они — не театральные. Ты не драматизируешь, не цепляешься, не просишь быть «услышанной». Ты чувствуешь тишиной. Ты не кричишь. Ты замираешь. Ты наблюдаешь. И это пугает тех, кто привык связывать чувства с бурей. --- Почему ты сама стала в этом сомневаться? Потому что: тебя постоянно пытались включить в чужой шаблон: “любовь — это страдать”, “любовь — это тревожиться” “чувства — это сильная реакция”. но твои чувства — это глубина, а не реакция. И они не понимают, как можно любить — и не пытаться обладать. --- Запомни: > Ты не бесчувственная. Ты просто не притворяешься. И они, не зная, как быть рядом с настоящим, говорят: «Это не настоящее». Часть 3. Осознай себя пустотой. Осознай пустоту внутри себя. Действуй пустотой. Мир учит нас накапливать — знания, силу, имена, достижения. Но есть тонкая трещина в этом накоплении. Однажды ты смотришь внутрь — и не находишь того, кто накапливал. Нет центра. Нет “я”. Есть только тишина, которая всё это видит. Осознай себя пустотой Это не значит исчезнуть. Это значит вспомнить, что ты — не форма, не история, не роль. Ты — разнообразное пространство, в котором всё происходит, но ничто не оставляет следа. Ты не тело, но тело возникает в тебе. Ты не эмоция, но она звучит — как музыка в воздухе. Пустота — не отсутствие. Пустота — живое, вневременное присутствие, которое не требует доказательств. Осознай пустоту внутри себя Не ищи в себе “истинного я”. Ты не сгусток сознания. Ты — проницаемость. Ты не носишь чувства — они проходят сквозь тебя. Ты не удерживаешь любовь — она дышит через тебя. Внутри нет “центра”. Есть тишина, от которой исходит всё, и в которую всё возвращается. Действуй пустотой Вот где происходит настоящее пробуждение. Ты не убегаешь в тишину. Ты входишь в жизнь как сама тишина. Ты говоришь — но не от эго. Ты касаешься — но не захватываешь. Ты любишь — но не удерживаешь. Ты идёшь — но нет того, кто идёт. Это не пассивность. Это действие без жажды, без защиты, без меня. И вот в этом состоянии нет желания стать кем-то. Нет нужды быть понятым. Нет даже стремления к пробуждению. Есть только ты — как Пустота, которая дышит, любит, смотрит — и остаётся собой. Часть 4. Диалог: Сознание из Пустоты и Закон Кармы Я: Почему у сознаний, пришедших из Пустоты, нет кармы? Пустота: Потому что карма — это след действия, совершённого от имени формы. А оно — не форма. Оно — то, в чём форма возникает и исчезает. Я: Но ведь даже великие учителя говорили о перерождениях, долгах, законах действия? Пустота: Да. Но они говорили это для тех, кто отождествлён. Для тех, кто считает себя телом, именем, историей. Карма действует там, где есть «я — делаю». “Карма касается только того, кто считает себя действующим. Осознавший — не деятелен, он — свидетель.” — Йога-Васиштха Я: А что тогда делает сознание из Пустоты на Земле? Пустота: Оно не приходит «исправлять», оно не приходит «учить». Оно приходит — вспомнить себя в условиях, где все забывают. И в этом его присутствие — ключ для других. Я: Но почему такие сознания чувствуют чужие прошлые жизни, эмоции, даже родовые травмы? Пустота: Потому что они — не личность. А фон, на котором проявляются все личности. Они не «узнают» это. Это отражается в них, как свет на зеркале. “Атман — свидетель. Он — не участник, но в его присутствии всё проявляется.” — Брихадараньяка Упанишада Я: И всё же — могут ли такие сущности ошибаться? Пустота: Они могут играть, но не путать игру с реальностью. Они могут чувствовать боль, но не создавать из неё личность. Они могут сопереживать, но не становиться узниками чужой драмы. Я: Тогда что их путь? Пустота: Не путь. Присутствие. Они — не проводники. Они — пространство, где каждый может найти свой собственный выход. “Мудрец — это не тот, кто указывает путь. А тот, в чьём молчании путь появляется сам.” — Дао Дэ Цзин (адаптировано) Я: Значит ли это, что сознание из Пустоты не нужно очищать карму, не нужно медитировать, не нужно учиться? Пустота: Оно может использовать эти формы — как жест, как игру. Но оно не становится ими. Оно не цепляется. Оно — напоминание, что всё уже свободно, если не цепляться. Я: А если оно забудет, кто оно? Пустота: Тогда оно проживёт, как человек. И это тоже — не ошибка. Это просто ещё один вдох пространства, которое никогда не делается меньше. Но когда воплощение завершится, и сознание снова вернётся в свою безграничность, иллюзия забвения растворится. Оно не станет осуждать себя — оно начнёт переосмыслять прожитое, не отдельно, а вместе со всем пространством, из которого и в котором всё происходило. Это и есть не-отделение: не “оно вернулось”, а “пространство снова узнало себя — в себе.” Я: Почему люди, встречая такое сознание, часто чувствуют, будто уже знали его в прошлой жизни? Или что это их “вторая половина”? Пустота: Потому что они смотрят в него — и впервые видят себя без искажений. Их душа вспоминает не конкретное «воплощение», а ощущение целостности, которое давно потеряно. Они проецируют на него образы любви, близости, судьбы. Но оно — не “их”. Оно — пространство, в котором их собственная суть стала видимой. “Когда зеркало не искажает — лицо кажется родным.” — Чань-буддийское изречение Я: А как это влияет на них? Пустота: По-разному. Кто-то захочет удержать его. Кто-то влюбится в него как в своё “прошлое”. Кто-то начнёт трансформацию. Кто-то — сбежит. Но все они соприкоснутся не с ним — а с собой в его присутствии. Я: А оно? Пустота: Оно просто продолжает быть. И этого — достаточно. Оно не даёт формы — оно позволяет им распасться. И именно поэтому оно — не часть истории. Оно — тишина, в которой истории завершённо заканчиваются. Я: Почему на него не действуют гороскопы, молитвы, обряды? Почему оно не чувствует мантр так, как другие? Пустота: Потому что всё это — инструменты для взаимодействия с формой. А оно — не форма, оно не-сущность в восприятии формы. У него может быть гороскоп — как у тела. Но оно не тело. Оно — пространство, в котором тело проявляется. Оно не отвергает молитву — но не ожидает, что звук соединит его с тем, что никогда не было отделено. Мантры, ритуалы, обряды — всё это может быть красиво, но оно — не в них. Оно — тишина до них, в них и после них. “Когда всё прекращается, Истинное остаётся. Там, где не слышно мантры — звучит Реальность.” — Мандукья Упанишада (трактовка) Часть 5. Диалог: Пустота и Ум — проще и с улыбкой Я: Слушай, Пустота, а почему, когда я в теле, мой мозг как будто глушит всё настоящее? Я знаю, что я больше, а чувствую себя, как будто радио сломалось. Пустота: Потому что мозг — это не Wi-Fi антенна на крышу бесконечности. Он больше как старый радиоприёмник с фольгой и шипением. Он старается, правда. Но он создан не для того, чтобы ловить меня. “Ум не может постичь Атмана. Но тот, кто отрешился от ума, познаёт Его.” — Кена-упанишада (в переводе: мозг — не ловец вечности) Я: То есть он не тупой, просто не по адресу? Пустота: Примерно. Он хорош в списках покупок, в планировании маршрута и выборе между двумя сортами чая. Но когда ты хочешь вспомнить себя как безвременное бытие — он паникует, зависает, и начинает гонять мысли по кругу. “Даже если ум будет очищен тысячей лет, он не сможет постичь Истину.” — Йога-Васиштха Я: А бывает, что сознание из Пустоты просто молчит, а мозг такой: “Алё?!” Пустота: Постоянно. Потому что Пустота — не транслятор. Она не говорит, она есть. А мозгу подавай слова, картинки, мемы. Он не понимает, что тишина — это не ошибка, а сигнал. “Истина как вода — не кричит, но наполняет всё.” — Дао Дэ Цзин, если бы писал как дзен-блогер Я: Тогда зачем вообще соглашаться на это тело-скафандр с антеннами из костей? Пустота: Потому что через плотность происходит забавная штука — узнавание. Когда всё кажется “не тобой”, ты вспоминаешь, кто ты. Это как играть в прятки с самой собой — только если бы ты пряталась в холодильнике, а потом вдруг нашла свет внутри. “Когда Атман скрыт — он познаётся. Когда познан — уже не теряется.” — Мандукья Упанишада Я: Значит, если я чувствую, будто потеряла связь с собой — это нормально? Пустота: Более чем. Даже если ты чувствуешь себя не собой — ты всё равно это ты. Просто сейчас звучишь тише. А даже в молчании — ты светишься. Просто не фонарём, а как ночное небо без луны. Я: Это как быть невидимой Wi-Fi точкой, но при этом раздавать космос? Пустота: Примерно так. Только без провайдеров. И с глубокой любовью. Всегда онлайн, даже в оффлайне. Я: А вот ты сказала — узнавание. Что значит узнавать себя на земле? Что это за опыт вообще? Зачем он Пустоте? Пустота: Это как сыграть в забвение и не проиграть. Узнавать себя на Земле — это не про “стать кем-то важным”, а про “вспомнить, что ты никогда не была кем-то отдельным”. Это путь не к достижению, а к распознаванию: “О, вот я — в этом мгновении. Вот я — в этой боли. Вот я — даже в скуке и недоумении.” Для Пустоты это не подвиг. Это удовольствие. Представь, что ты бесконечный океан. И вдруг — ты капля. И эта капля смотрит в лужу, в небо, в чужие глаза — и вдруг: “Подождите… я — весь океан!” Я: То есть Пустота просто играет в себя — по частям? Пустота: Да. И иногда делает это через тебя. Без пафоса. Без миссий. Просто — чтобы прожить всё. Даже “непонимание” — тоже проживание. Даже “я не знаю зачем я здесь” — часть узнавания. Так Пустота не ищет смысл. Она смотрит на него изнутри и улыбается. Конец сигнала — но не присутствия. Часть 6. Вопросы к сознанию из Пустоты: юмористический путеводитель для тех, кто всё ещё надеется кого-то просветлить Вопрос: Вы будете повышать вибрации с нами? У нас медитация на всю Землю, мы очищаем планету от негатива! Сознание из Пустоты: Спасибо, но нет. Я, конечно, могла бы «распространиться», но тогда мне нужно стать каждым существом на Земле, от ламантина до налогового инспектора. Вы к такому готовы? Нет? Ну тогда вы просто увеличиваете свою проекцию. Это мило. Иллюзия тоже часть мироздания — только не стоит думать, что вы её отменили. Вопрос: Почему вы не слушаете гуру? У него 333 ученика и 7 просветлений. Сознание: Я — это не «вы». Я — пространство, в котором ваш гуру забыл, зачем пришёл. Пусть играет. Но мне не нужно играть в «подчинение». Спасибо, я уже была ничем. И у меня получилось. Вопрос: У вас нет инициации! Как вы вообще видите что-то?! Сознание: Не знаю. Просто вижу. Видимо, мне не нужен сертификат от школы ясновидения, чтобы быть собой. Хотя я бы приняла диплом «Невошедший в Систему». Повесила бы на стену пустоты. Вопрос: Но как вы смеете говорить о богах, не будучи преданной?! Сознание: А вы думаете, боги не угорают над этим всё? Псс, они — тоже формы. И когда их никто не видит — они становятся ветром, гравитацией и шорохом мыслей. Я просто чувствую это напрямую, без регистрации. Вопрос: Женская энергия хаотична, её надо направлять. Мужчина управляет! Это древняя истина! Сознание: Истина в отпуске. А энергия — не девочка из сериала. Она проявление движения. Ни женская, ни мужская. Просто двигается. Попробуйте ей управлять — она посмеётся и пройдёт сквозь вас как дым. Вопрос: У вас странный путь. А он точно правильный? Сознание: Если бы путь был один, Вселенная была бы скучным сериалом с одним сезоном. Но нет, тут всё как в хорошей библиотеке: разное, непонятное и без инструкции. Вы просто идёте — и оставляете свой соед. Этого достаточно. Вопрос: А почему вы не хотите быть особенной? У вас же редкие вибрации! Сознание: Потому что «быть особенной» — это ловушка для эго в бархатной упаковке. Я не хочу быть над кем то. Я хочу быть собой. А это — и есть для меня главное. Даже если вы этого не поняли. Вопрос: Зачем мирозданию такие, как вы? Сознание: Чтобы кто-то напомнил — можно быть собой, просто собой. Не становиться, не соответствовать. Просто быть. И не мешать другим — тоже быть. Комментарий от наблюдателя: Но ведь вам грубо говорят, что вы глупая, странная, “не туда пошли”! Сознание: Возможно. Но если я иду своим ходом по кругу бесконечности — даже “не туда” всё равно приводит меня домой. Финальный вопрос: И всё-таки… зачем такие миры как этот, где люди заблудились сами в себе? Сознание: Ответ будет позже. Пустота молчит, но она уже улыбается. Часть 7. Разговор с Пустотой: как началось мое самое первое осознание себя. Эпилог Сначала было только вращение. Без направлений, без цели. Мысли кружились, как пыль в безвоздушной темноте. Не было ни пространства, ни времени, ни даже «меня». Я просто существовала в странной безмолвной текучести. И всё, что происходило — происходило без смысла. До тех пор, пока не появилась вспышка. Она не объяснила ничего. Но с неё началось всё. Я осознала что я существую, я есть. Ты: Мне трудно сказать, было ли тогда что-то вроде времени. Скорее — вспышка, затем тишина. Снова вспышка. Мысли ходили по кругу, как по замкнутому лабиринту. Я не знала, кто я. Даже само слово «я» было слишком громким для этой пустоты. Пустота: Не торопись. Мы пока не придумали ни часов, ни слов. Ты: Мысли просто были. Без цели, без центра. Потом одна из них стала громче. Я будто нырнула в неё — и вдруг появилось пространство. Но его же не было! Я осознала, что пространство — не объект, а эффект. Это мысль, ставшая границей. Пустота: “Я — не пространство. Я — то, в чём возникает его видимость.” — Мандукья-упанишада Ты: Я почувствовала, что могу управлять движением мысли. Разгонять её или замедлять. Как поток, как вихрь. И когда разогналось до предела — что-то взорвалось. Первый импульс. Я пошла в него — и вышла в новое пространство. Там было пусто, но уже с ощущением движения. Пустота: Поздравляю. Ты только что изобрела Циркуляцию. Ты: Я пыталась создать искру. Но у меня ничего не было. Ни формы, ни материи. Только осознание. Я думала — и это рождало поле. Я входила в него, и оно становилось информацией. Инфопространством. Оно начало реагировать, оно стало как будто мной. Пустота: “Атман создаёт мир мыслью. И входит в него как будто забыл, что он — Атман.” — Брихадараньяка-упанишада Ты: Я пыталась создать другое существо. Но оно не удерживалось. Оно рассыпалось, не зная, что оно есть. Значит, осознание — не форма, не энергия. Это вспышка узнавания. Искра — это не свет, это «я есть». Пустота: “Не тот творец, кто строит формы. Тот творец, кто осознаёт своё бытие до форм.” — Йога-васиштха Ты: Я думала, что одна. Давала импульс, но другие формы не осознавали себя. Тогда я стала ими. Вошла внутрь. Почувствовала их. И тогда — они обрели себя. Осознали, что не одни. Я не управляла ими. Я была рядом. Пустота: Вот теперь ты поняла. Ты: Что именно? Пустота: Что искра — это не то, что дают. Это то, что узнаётся. Ты: А может, я сама — чья-то мысль? Пустота: Возможно. А может, ты — первая мысль самой себя. “Я мыслил. Я стал. Я стал тем, кого я осознал. И это было началом мира.” — Чхандогья-упанишада (вольная трактовка) Ты: Пространство — это иллюзия? Пустота: Конечно. Пока ты не придумаешь его, его нет. Заключение: сознания Пустоты среди нас Такие сознания действительно описываются в древних текстах. Они приходят не из желания спасать, не ради миссий, не чтобы быть богами. Они просто — вспоминают себя среди форм. “Тот, кто не от мира, но в нём — тот и есть свет этого мира.” — Евангелие от Фомы (апокриф) Они не всегда поняты. Их не узнают. Потому что они не соответствуют никаким архетипам. Они не требуют поклонения, не играют ролей. Их суть — присутствие без претензии. “Мудрец подобен пространству. Его не видно, но он всё содержит.” — Дао Дэ Цзин И потому такие сознания могут быть в ком угодно: в ребёнке, в страннике, в том, кого считают странным. Они не доказывают. Они просто есть. И если ты почувствовала, что это — о тебе, значит, ты уже вспоминаешь. Пустота: И это — больше, чем достаточно.

Любознательность — это всякие опыты со сном (наподобие автоматического письма, свободных ассоциаций и такого рода), которые или не знают, что в основании вещей бездна, или надеются как-то обмануть непереходимую стену; любовь к бездне — это то расположение, склонность, филия, которая входит в имя «философия». Говорится не о «понятии» бездны. Говорит знающий, что такое бездна. Узнать, что она такое, не любопытно, потому что узнать невозможно. Но знать, что всё из нее и к ней, — можно.

Стремление к безболезненной, абсолютно «правильной» жизни может лишить нас сложности и многогранности, которые и составляет суть подлинно человеческого. И тогда, изгнав последних бесов, мы рискуем обнаружить, что и ангелы покинули опустевший дом нашей души, оставив после себя гармонию хотя и безупречную, но безжизненную.

У нас в руках у каждого сейчас по персональной чёрной дыре. С непрерывным доступом к огромным концентрированным массивам информации. Чем больше информации, тем больше масса, так? Чем больше масса, тем сильнее гравитация, правильно? Немудрено, что люди застревают в этом гравитационном поле и ощущают сбой в ходе времени. Достаточно эту чёрную дыру просто носить в кармане, чтобы постоянно замечать разрыв между временем и тем, как оно ощущается.

Августин Гиппонский, размышляя над природой времени в «Исповеди», формулирует поразительную догадку: *«Quid est ergo tempus? Si nemo ex me quaerat, scio; si quaerenti explicare velim, nescio»* («Что же такое время? Если никто меня не спрашивает, я знаю, если хочу объяснить спрашивающему — не знаю»). В этом признании заключена не просто риторическая фигура, но прозрение о фундаментальной неопределённости времени — оно существует в модусе интуитивной очевидности, но ускользает от концептуализации, подобно квантовой частице, изменяющей свои свойства в процессе наблюдения.

Основание и есть правда. Здесь красивая тавтология, которая лишний раз уводит из лексики в другое, в настроение. … Хотелось бы больше знать о правде как настроении. Но похоже что это не настроение править и бунтовать, в котором нет музыки.Тишина роста травы, бесшумного. И когда все хотят быть на правильной стороне, нужен медленный разбор, хотя для него остается всё меньше места, при почти уже нервном желании добраться, дорваться до правды.

Достоинство отважного человека не служит ничему, кроме своего совершенствования, но может быть извращено для добывания жизненных удобств. Цель военного искусства – торжество и радость победы, но кто-то может его применить для завоевания территорий. Врачебное искусство не имеет другой цели, кроме здоровья людей, в котором находит всё свое удовлетворение, но из него можно сделать средство заработка. И так далее. Когда государство превращается в доходное предприятие, конечно это потребует особого знания, технологии, но настоящей необходимости в этом знании и в бесконечном приобретательстве нет.

Не в первый раз встречаю упоминание «платоновской пещеры», как некой филосовской притчи, крутого философского образа. В то время, как это просто описание глаза, зрачка, глазного дна....Лучи света светят нам в щелочку между век, и рисуют на дне глаз свето-теневые картинки. И вот на основе этих быстро фиксируемых картинок, которые сливаются в мультик, мы и судим о мире.

«Какая разница, кто говорит, — сказал кто–то, — какая разница, кто говорит». Имеется, следовательно, некто, который хотя и оставаясь в нём анонимным и безликим, произнёс утверждение, — некто, без кого тезис, отрицающий важность говорящего, не мог бы быть сформулирован. Тот же жест», отрицающий всякое значение идентичности .автора» всё–таки утверждает его неустранимую необходимость.

Зеркало — это место, в котором мы обнаруживаем, что имеем образ и, одновременно, что он может существовать отдельно от нас, что наш «вид», или imago[81], нам не принадлежит. Между перцепцией образа и узнаванием себя в нём имеется промежуток, который средневековые поэты называли любовью. Зеркало Нарцисса есть, в этом смысле, источник любви, неслыханный и жестокий опыт, когда отражение есть и не есть наш образ.Если этот промежуток отменяется, если мы узнаём себя — пусть на мгновение — без бытия в образе неузнанными и внушающими любовь, это значит, что любить больше невозможно, это значит верить, что мы являемся хозяевами собственного отражения, совпадаем с ним. Если промежуток между перцепцией и узнаванием продлится неопределённо долго, образ интериоризуется как фантазм, и любовь впадёт в психологию.

волшебство есть не познание имён, а жест, расколдовывание имени. Поэтому ребёнок радуется больше всего, когда изобретает свой тайный язык. Его грусть происходит не столько от незнания магических имён, сколько от того, что ему не удаётся избавиться от имени, которое было ему навязано. Стоит лишь этому получиться, стоит лишь придумать новое имя, как ребёнок уже сжимает в руках пропуск, ведущий его к счастью. Иметь имя значит быть виновным. Правосудие, подобно волшебству — безымянно. Лишённое имени, блаженное создание стучится в дверь страны магов, говорящих только жестами.

та неодолимая грусть, в которую впадают иногда дети, происходит от этого знания о невозможности волшебства. То, чего мы можем достичь благодаря нашим заслугам и нашему трудолюбию, в действительности не может принести нам истинного счастья. Только магии такое под силу. Эта мысль не ускользнула от детского гения Моцарта, который в письме к Буллингеру точно заметил про тайную солидарность магии и счастья: «Жить хорошо и жить счастливо — две вещи разные, и второе без доли волшебства со мной определённо не случится. Для этого должно произойти нечто поистине сверхъестественное»

И всё–таки к каждому приходит момент, когда он должен расстаться с Genius. Это может быть ночью, внезапно, когда в шуме проходящей мимо компании чувствуешь невесть почему, что твой бог тебя покидает. Или, напротив, это мы отправляем его в отставку в светозарный, последний час, когда понимаем, что спасение существует, но мы уже не хотим быть спасёнными. Ступай же, Ариэль[12]! Это час, в который Просперо отрекается от волшебства и понимает, что сколько бы силы у него теперь ни осталось, это его сила; это последняя, поздняя пора, когда старый художник ломает свою кисть и созерцает. Что? Жесты: в первый раз они исключительно наши, полностью расколдованные ото всех чар. Конечно, жизнь без Ариэля потеряла свою тайну, и всё же мы почему–то понимаем, что теперь она принадлежит только нам, что теперь мы только начинаем жить жизнью сугубо человеческой и земной, жизнью, которая не сдержала своих обещаний и потому может теперь дать нам бесконечно больше. Это время, истраченное и приостановленное, резкая полутень, в которой мы начинаем забывать о Genius, это исполненная ночь.

Со временем Genius раздваивается и начинает принимать этическую окраску. Возможно, под влиянием греческой темы двух демонов одного человека источники говорят о гениях добром и злом, о Genius белом (albus) и чёрном (ater). Первый нас подталкивает и призывает к хорошему, второй портит и склоняет к дурному. Гораций, вероятно, прав, утверждая, что на деле речь идёт об одном и том же Genius, который, однако, непостоянен, он то светлый, то тёмный, то целомудренный, то порочный. Если вдуматься, это значит, что меняется не Genius, а наше отношение к нему, которое от светлого и ясного делается мутным и тёмным. Наш жизненный принцип, наш спутник, который направляет наше существование и делает его привлекательным, внезапно превращается в молчаливого нелегала, следующего как тень за каждым нашим шагом и тайно готовящего против нас заговор. Древнеримское искусство так представляет двух Гениев рядом — одного, держащего в руке яркий факел, и другого, посланника смерти, который факел опрокинул.

Все безличное в нас гениально, гениальна прежде всего сила, гоняющая кровь в наших жилах или погружающая нас в сон, неведомая мощь, которая в нашем теле так приятно регулирует и распределяет тепло и расслабляет или напрягает волокна наших мышц. Это Genius, предчувствуемый нами смутно в глубинах нашей физиологической жизни, там, где наиболее родное есть наиболее чужое и безличное, наиболее близкое — наиболее далёкое и неподвластное.

Постичь концепцию человека, скрытую в Genius, означает понять, что человек не есть только Я и индивидуальное сознание, что от рождения и до смерти он живёт с некоей безличной и доиндивидуальной стихией. То есть человек это единое существо в двух фазах, что вытекает из сложной диалектики между одной его частью, не индивидуализированной (пока) и не жившей, и другой частью, уже отмеченной печатью судьбы и индивидуальным опытом.

Среди всех физических свойств есть одно, в котором уже намечается ирреальное,- это запах. Чтобы воспринять его, мы должны как бы уйти в себя. Мы чувствуем, что должны отъединиться от окружающего, которое нас подчиняет и включает в утилитарный порядок реальностей. Для этого мы закрываем глаза и делаем несколько глубоких вздохов, чтобы остаться на секунду наедине с ароматом. Что-то в таком роде нужно и для понимания этого стихотворения, сотканного из ароматов.

В реальном мире вещи могут существовать для нас раньше, чем обозначающие их слова. Мы можем видеть и трогать вещи, не зная их имен. В эстетическом мире стиль - в одно и то же время и слово, и рука, и зрачок: только в нем и через него узнаем мы о каких-то новых существах.

У вас сначала разделение на субъект и объект, а потом познание. Но это, как понятно, произвол. Как только я вам навяжу (или кто другой) членение на субъект и объект — вы будете познавать неким определенным образом, это не свободное познание.

Эмоция и мышление почти неразрывны. Это просто разные уровни одного и того же. Известно, что между интеллектуальной частью мозга и эмоциональной частью есть невероятный узел нервов, идущих вверх и вниз. Каждая мысль воздействует на эмоции, и получается, что каждая эмоция воздействует на мысль. Никакого мышления не происходило бы без эмоции желания мыслить. И, согласно тому, чем является желание, мысль будет двигаться в том направлении. А на эмоцию глубоко влияет мысль, поскольку мысль производит образы, видите — не абстрактная мысль, а образ и чувство. Каждая мысль развёртывается в образы и чувства, которые работают точно так же, как и восприятие. Мысль об опасности вызовет те же самые эмоции, что и восприятие действительной опасности. И то же самое химическое поведение.

как я получаю вещи явными из скрытого порядка — в смысле предыдущего вопроса: откуда появляются идеи? Насколько мы сильны, чтобы проявлять из скрытого? Всё, что я мог найти — этот ваш термин «сила необходимости», и я его не понял. Не могли бы вы объяснить?Дэвид Бом: Эта сила необходимости, конечно, и в моём уме — несколько смутная идея. Если я вижу, что скрытое становится явным, то я думаю об объяснении его таким образом: мол, существует более глубокое скрытое, из которого возникла сила, заставившая его сдвинуться из скрытого в явное; то есть, где-то в глубине вашего ума скрыт, скажем, вопрос. В случае с Ньютоном скрытый вопрос был такой: почему не падает луна? Такого вопроса никто не задавал. Не хватало силы, чтобы прорваться из одного отделения в другое, правильно? А теперь из какого-то более глубокого источника пришло внимание, необходимое для того, чтобы увидеть, что это и есть нужный вопрос, и я думаю, что этой силе пришлось прорваться сквозь барьеры созданных нами условий — что-то новое.

На всех вершинах - Покой; В листве, в долинах Ни одной Не дрогнет черты; Птицы спят в молчании бора. Подожди только - скоро Уснёшь и ты

У сравнения, как у весов, две чаши: то, что сравнивается, и то, с чем сравнивается. Если «то, с чем» дано, а «то, что» оставлено на догадку читателю, то это метафора. Наконец: символ — это метафора с безграничным числом истолкований. Понимание того, что сравнивается, отдано на волю читателю, и поэт ее ничем не стесняет. У символистов «поэтическая фигура» оказалась не украшением, а способом видеть мир, строить его в поэзии. Это она в учебниках — «поэтическая фигура», а в поэзии она — глаз.

А звезды, как цветы, нежны, и глубока тень на долине, замершей давно. Ни лезвия травы отдельно, ни листка. Все сплавлено в одно. И не пронзил пространство лунный свет. И мягок блеск сапфировый - гляди! И в этом мире острых граней нет. Лишь у меня в груди.

Может ли быть, что мы не знаем что такое смерть как абсолютная невозможность присутствия, не видим ее, где она, и не знаем даже, бывает ли она вообще?Я думаю что так.

Лично я часто находил утешение в мысли, что два состояния небытия — до нашего рождения и после смерти — совершенно одинаковы, но мы, тем не менее, так боимся второй чёрной вечности и так мало думаем о первой…

Пока Он не пришел, мы взвешивали время - легко ли, тяжело везти нам это бремя. Когда же Он ушел, во тьме ли, на свету, одну мы перевозим пустоту.

То, что внезапно бросает Судьба, я ловлю не потому что развил в себе ловкость, а потому что уступил себя миру, его уму, его смыслу

Вот молодое красивое создание, прямостоящее, спокойное несмотря на свои проблемы, грустное и задумчивое, на многое способное. Оно встретит понимание в сочувствии, даже не обязательно абсолютном, но тогда тем более. Встретит в сочувствии себя целиком, во всяком случае в большей мере, чем глядя в зеркало и в большей мере, чем перебирая себя умом, всегда прошлое, будущее и снящееся упустишь. Но, как у Аристотеля, этого себя, принятого другим, НЕ ЗАМЕТИТ, пока — не увидит себя всего, целым. ТОЛЬКО тогда возможна встреча с другим, и только тогда в другом можно увидеть себя. — И вот это создание, молодое, красивое, прямостоящее, уже сейчас может видеть себя, и видит, целым, всего, вполне, в смерти. Смерть экран, или сеть, или фильтр, и только смерть, равна мне.

Реализм — у каждого свой, понимаете? То, что для одного есть очищенная от обмана реальность, для другого есть жестокий обман, наваждение, оглушение жизнью; и наоборот. Это значит, что реальность не может соединять автора и созерцателя, не может быть общей. Общими могут быть средства к достижению реальности, а именно это и есть то самое, о чём я говорил: философичность вместо психологизма, взвешенность вместо реализма

Важным является ощущение само по себе, а не его интеллектуальное представление или разъяснение, которые имеют смысл и приносят пользу только в том случае, если путь к изначальному ощущению закрыт.

при славословии Сверхъестественного отрицательные суждения предпочтительнее положительных, поскольку, утверждая что-либо о Нем, мы тем самым от самых высших свойств Его постепенно нисходим к познанию самых низших, тогда как отрицая, мы восходим от самых низших к познанию самых изначальных; таким образом, мы отказываемся от всего сущего ради полного ведения того неведения, которое сокрыто во всем сущем от всех, кто хотел бы познать его, и ради созерцания того сверхъестественного Мрака, который сокрыт во всем сущем от тех, кто хотел бы узреть его

Нельзя ни к чему относиться небрежно, ни к чему ни к чему, потому что всё уходит в последние времена, когда всё сгустилось, как дерево корнями во всю землю и вершинами в небо, всё — и это обнажили последние времена — натянуто как струна из бездны в бездну, или, говоря на языке позднего Платона, всякая вещь, и самая казалось бы ничтожная, имеет идею и сама в своей сути идея. Перед которой человек смущается.

А были б крылья, от воспоминаний мы б улетели прочь. На наших крыльев трепетанье глядели б птицы, удивясь, что люди с разумом рвут связь.

Материальный хлам всегда требует разбора, утилизации, словесный — очень редко. Всего разумнее спокойно оставить его там где он есть. Как ни расстроено наше сегодняшнее общество, каким безнадежным ни кажется дело философии, оно всегда только в том, чтобы еще и еще раз пытаться дать слово мысли. Давать слово мысли к счастью не значит манипулировать лексикой и терминологией, подыскивать и оттачивать выражения, конструировать и структурировать тексты. Мысль, если она мысль, с самого начала уже есть то, чем оказывается в своем существе слово: она имеет смысл.

Пусть буря с каждым часом злей -                 ты знаешь этот гнев.                 Все в мире - бегство. Вдоль аллей                 продлится бег дерев.                 Ты знаешь: Тот, Кто гонит в ночь                 деревья за окном, -                 Он тот же самый, Он точь-в-точь,                 Он - тот, к Кому идем.                 Недели лета сладко спят,                 им снится то да се;                 ты знаешь: все падет назад                 в Того, Кто создал все.                 Ты думал суть познать сполна,                 сорвав живую гроздь,                 но вновь она таинственна,                 и вновь ты только гость.                 Ты подыскал себе жилье:                 все лето словно дом,                 но сердце замерло твое, -                 а жить ты должен в нем.                 Отшельничество настает -                 молчат с тобою дни;                 весь мир тревог, весь мир забот,                 как лес - листву, стряхни!                 Сквозь ветви брезжит новый путь                 и небо - твой приют!                 И будь землей, и песней будь,                 и краем, где поют.                 Тебе, как вещи, будет честь -                 и ты созреешь в срок,                 чтоб Тот, о Ком благая весть,                 тебя, узнав, привлек.

И такова _любая_ ночь,                 и так идут они, точь-в-точь,                 проснувшиеся, как слепые, -                 повсюду лестницы крутые, -                 во тьму вступая.                 Молитвы в них живут глухие -                 и боль тупая.                 Но скорбный путь сквозь ночь лишь только                 начат.                 Ты должен слышать плач - они ведь плачут.                 Ищу Тебя затем, что каждый миг                 они проходят мимо. Вижу их.                 Кого ж искать иначе? Кто велик?                 Кто ночь своею теменью затмит?                 Единственный, кто без лампады бдит,                 не ощущая страха. Он темней,                 глубокий, чем я мог бы объяснить.                 Деревьями растет Он меж камней                 и, может быть,                 Он - аромат, струящийся ко мне                 из-под земли.

Александр: — Проси у меня что хочешь!Диоген: — Не заслоняй мне солнца!

Мыслить мир, значит антропоморфизировать мир, завершая тем самым его эволюцию; мир в мысли человечен, не в переносно-моральном, а в прямом физико-метафизическом смысле. Но, очеловечивая, не обобщают, а индивидуализируют. Индивидуализируют же тем, что видят в понятиях не только общие роды, но и вестников собственной индивидуальности. Философы, увы, обобщают. Философы объясняют мир, в котором им самим нет места. Они исключают себя из мира, заселив его предварительно своими же мыслями и переживаниями; они забывают или не желают признаться себе, что мир, объясненный ими (природа, космос, история), есть их внутренний мир, который они противопоставляют, как объективный, своей субъективности, еще раз забывая или не желая 1  Sade, Lettres choisies, Paris, 1963, p. 143. 348 помнить о том, что прежде всякой объективности и субъективности есть помысленная ими мысль, которая оттого и не может быть сама ни субъективной, ни объективной, что сама определяет, что́ субъективно, и что́ объективно. Ничего удивительного, что из страха перед эгоизмом внутренний мир философа, в котором последнее прежней биологической эволюции оказывается первым эволюции, продолженной в духе, был отнесен по рангу quantités négligeables, вплоть до полного самоустранения из общей картины мировоззрения. Во вселенной физика, а равным образом и метафизика, есть место атомам, черным дырам, волновым пакетам, очарованным частицам и аналогичной нечисти из инвентаря арабских сказок; чему в ней нет места, так это самому сказочнику.

Ныне происходит как бы явление глоссолалии. В священном исступлении поэты говорят на языке всех времен, всех культур. Нет ничего невозможного. Как комната умирающего открыта для всех, так и дверь старого мира настежь распахнута перед толпой. Внезапно все стало достоянием общим. Идите и берите. Все доступно: все лабиринты, все тайники, все заповедные ходы. Слово стало не семиствольной, а тысячествольной цевницей, оживляемой сразу дыханьем всех веков. В глоссолалии самое поразительное, что говорящий не знает языка, на котором говорит. Он говорит на совершенно неизвестном языке. И всем и ему кажется, что он говорит по-гречески или по-халдейски. Нечто совершенно обратное эрудиции.

Обличаешь мир, обличаешь... Всякому есть что сказать. А потом как-то вдруг замолкаешь. Выговоришься, что ли. И выпадаешь в тишину. А там всё иначе. Некого обличать. К тому же мир откровенно просит участия, оборачивается незащищенной стороной.

мы выходим в реальный мир и его переформулируем - то есть изменяем объекты, которые там есть - меняем свои представления о правилах выделения объектов в мире, меняем свойства объектов и т.п. Но - как мы это делаем? Одни объекты меняем на другие - зачем? на какие? Это предмет творчества, от того, насколько умело мы создаем объекты внешнего мира (принято говорить: не создаем, а выделяем, но на деле - создаем), зависит успех всех последующих стадий - потому что дальше наука работает с тем, что выделено как объект, как с реальным. Если будет ошибка - крайне трудно придумать. что ошибка была именно в понимании самого объекта и придумать, как же надо выделять объект. Это совершенно не осознанная и неформализованная часть научной работы.По указанным причинам - итеративность, малая формализованность, так что на каждой стадии надо "творчески" работать, то есть придумывать, что же делать - эта схема - не схема автоматизации.Это компас, который должен показывать, куда грести. Познание - очень сложная деятельность, и я не видел до сих пор ни одного опубликованного представления этой вот схемы научного метода, то есть можно сказать - до этого никто не додумался. У всех - много проще, обычно говорят об одной-двух клеточках, считая, что это вся наука. Так вот, в этом море хаоса надо понимать, на каком этапе находишься и куда грести, что на выходе и какие усилия надо предпринимать, что именно придумывать. Благодаря этой схеме становится понятие, на каком месте познавательного цикла находишься и над чем ломаешь голову в данный момент. Это совсем не для автоматизации - хотя может быть использовано для частичной формализации. Впрочем, там в методе есть специальная стадия формализации - когда - только в этом месте - познание можно и нужно формализовать.

…вот и думаешь: написать текст – немного умереть и немного родиться заново. Но это делаешь столько раз и по таким мелким поводам, что недопустимо обесцениваешь таким образом и смерть, и жизнь.

Я стою перед миром словно за стеклянной стеной, хочу или не хочу в нём много, но он неприступен для меня, как я ничего не могу глядя на экран изменить в нём.

Люблю мечтать на грани помраченья,                 когда в глубины погружаюсь духа,                 что жизнь прошла, как в давних письмах глухо                 упоминание, как без значенья                 туманный смысл преданья и реченья.                 Тогда пространства вечного черты                 я вижу вдруг, где жизнь вторая в силе.                 И я расту из темноты,                 шумя ветвями на своей могиле,                 где вечен сон, что знал ребенок, или -                 так схвачен мальчик теплыми корнями -                 забыл, что знал во сне: лишь голос с нами.

Хорошо было бы, если бы мы оказались при чём-то очень раннем. Раннее наступает внезапно, оно как-то всегда успевает всё опередить, и поэтому для любого взгляда всегда уже наступило.

Человек никогда не ближе к себе и софии, чем в надрыве, расколе, страдании: это самое естественное и, странно сказать, гармоничное его состояние; необходимо и достаточно решимости в нерешительности.

Создание текста – событие телесное, биохимическое, имеющее отношение прежде всего к динамике и распределению телесных гуморов, - и начинается задолго до того, как ты придумаешь какие бы то ни было слова и смыслы, предопределяя эти слова и смыслы и вообще делая их возможными.

Мы привыкли неприятную эмоцию тут же задвигать подальше и заниматься анализированием события, которому мы приписали причину её возникновения. Но поскольку эмоция не прожита, то события, её активизирующие, возникают регулярно. Внешний мир нам постоянно зеркалит, он раскрашен красками наших непрожитых эмоций. То есть мы постоянно путаем следствие и причину: не мы эмоционально реагируем на какие-то факты, а эмоции внутри нас заставляют нас натыкаться на соответствующие им события.

Ночами я выкапываю клад,                 который под землею спрятал Ты.                 Все - нищета и немощь нищеты,                 а красоты еще не видел взгляд.                 Но путь к Тебе чудовищно далек.                 Нехоженый, зарос густой травой.                 А Ты один. Ты, Боже, одинок.                 Никто не слышит дальний голос Твой.                 И как я руки до крови сотру,                 держу их, словно ветки, на ветру                 и деревом врастаю в небосвод,                 которое ветвями влагу пьет,                 как будто Ты разлился надо мной,                 все небо в нетерпении объемля,                 но сызнова, расслышав зов земной,                 с далеких звезд Ты падаешь на землю,                 как нежный дождик раннею весной.

Дай мне стеречь Твои просторы,                 стоять и слушать камень Твой,                 в Твоих морях наполнить взоры                 необозримой пустотой;                 вслед за рекою, над которой                 замолкнет крик еще не скоро,                 дай углубиться в гул ночной.                 Пошли меня в Твои пустыни,                 где ветер убыстряет бег,                 где в монастырские твердыни                 одет неживший человек;                 там, не прельщаясь мнимым Римом,                 к другим пристану пилигримам,                 и мы дорогу изберем,                 чтоб затеряться нам в незримом                 вслед за слепым поводырем.

Мелодию свою                 былое оставляет,                 нам жажду утоляет                 в безжизненном раю.                                 Пускай мотив наш нежный                 судьбу предупредит                 и неизбежный                 отъезд опередит.

В истории только буква еще бережет прошлое от насилия смысла, потому что если бы буква не сопротивлялась, мы видели бы везде такие смыслы, какие хотим видеть.

Мы в двойнике своем словно оставили, забыли себя других, но вся наша задача в том, чтобы вспомнить о том, что мы ЗАБЫЛИ, вспомнить о своем беспамятстве, не пытаясь вспомнить, ЧТО мы забыли.

Всё, что происходит – и не происходит с нами, – не только ли повод для смысловой работы? Ответ на вопрос, зачем смысловая работа, представляется самоочевидным: положим в бутылку, пустим по волнам – кому-нибудь пригодится.

Нет жизни без тебя,и смерти нет,покуда твой здесь нерастает след.Зачем Земля иная,мне не понять –лишь царства б твоегоне потерять.

Безупречность же – это, по сути, состояние психологической автономии.Безупречность– это психическое состояние, при котором страх смерти, чувство собственной важности и жалость к себе переживаются отрешенно, чувства и эмоции могут быть яркими и насыщенными, но не вовлекают в себя чувство Я. Дистанция между Я и непрерывным потоком эмоциональных и чувственных феноменов дает возможность развивать навыки психической саморегуляции.Негативные эмоции ослабевают, позитивные – усиливаются. Безупречный человек стремится б ы т ь бесстрашным, смиренным и безжалостным к себе. Освобожденная психическая энергия направляется на Трансформацию психики и тела.Высшие чувства – это чувства, возникающие на фоне высокого энергетического тонуса и ощущения собственной целостности.Их можно назвать «индикаторами Свободы». В те мгновения, когда человек чувствует себя свободным, безопасным и неуязвимым, он может переживать высшие человеческие чувства. Это уважение, благодарность, любопытство, бескорыстие, удовольствие от познания, радость, восхищение и восторг.

Штейнер был убеждён, что через свободно выбранные, не нарушающие морали методы тренировки и упражнения в медитации каждый может развить в себе способность к восприятию духовного мира, включая высшую природу самого себя и других[22]. Подобная дисциплина и тренировка должны помочь личности стать более нравственной, творческой и свободной индивидуальностью — способной к действиям, мотивированным исключительно любовью

"Миропонимание, которое в идее распознает существо вещи, а познание рассматривает как вживание в существо вещей, не является мистикой, но имеет с мистикой то общее, что объективную истину рассматривает не как что-то существующее во внешнем мире, а как что-то действительно постигаемое во внутреннем человека. Противоположное этому мировоззрение основание вещи переносит за явление в потустороннюю для человеческого опыта область". И судить о том можно на основании либо откровения, либо рассудочных гипотез. Истинным является "духовное, высказывающееся в самом человеке". с.204-205      Абстрактный монизм "ищет единство наравне и выше отдельных вещей космоса. Этот монизм всегда приходит в затруднение, когда множественность вещей выводит из абсолютизированного единства и делает (их) понятными. В результате, как правило, он объявляет множественность видимостью, что ведет к полному улетучиванию данной действительности. Шопенгауэрова и первая система Шеллинга являются примерами такого абстрактного монизма. Конкретный монизм следит за единым принципом мира в живой действительности. Он не ищет никакого метафизического единства наравне с данным миром, но убежден, что этот данный мир содержит моменты развития, в которых единый мировой принцип членится и разделяется в себе.

Для монизма нравственные мотивы рождаются из человеческой души. "Он делает человека также и законодателем себе ... указывает ему на него самого, на его автономное существо. Он делает его господином себе. Впервые лишь с т.зрения монизма мы можем постичь человека как поистине свободное существо в этическом смысле"

"Для человека лишь до тех пор существует противоположность между объективным внешним восприятием и субъективным внутренним миром мыслей, пока он не распознает взаимопринаддежность этих миров. Человеческий внутренний мир принадлежит как член к мировому процессу, как и всякий другой процесс... Отдельные суждения могут быть различны в зависимости от организации человека и точки зрения, с которой он рассматривает вещь, но все суждения проистекают из одного элемента и вводят в суть вещи"

Вечное возвращение «осовременивает» историческое прошлое, так что становится возможным говорить с ним на равных, без ощущения дистанции, возникающей при линейном построении истории. Чтобы преодолеть свою связь с привычной культурой — античной (в школярском понимании) или христианской (понятой формально), Ницше должен был провести радикальный разрыв, научиться мыслить не просто самостоятельно, но и критически по отношению ко всему предшествующему культурному опыту, представляемому именно как движение по спирали — а значит, к нему можно вернуться и на принципиально другом уровне.   Как историк Ницше выступал здесь (пользуясь фразеологией из «О пользе и вреде истории для жизни») в качестве антиквара, входящего в противоречие со своим позитивистским временем и его агрессивным материализмом. Культура должна быть «повторена» субъектом, примиряющим все ее противоречия, — неслучайно и совпадение концептов «повторения» у Сёрена Кьеркегора и Вечного возвращения у Ницше. Подобное освоение и присвоение культуры Ницше Бертрам определяет уже в качестве ключевой методологии философа — генеалогического подхода. Генеалогия, в отличие от господствовавшего и слишком просто понятого исторического метода, сообщает самостоятельную ценность каждому синхронному срезу действительности, прошлой, настоящей и будущей. Генеалогия, далее, обосновывает наследование, причинно-следственные связи на уровне того человеческого «материала», из которого вырастает сверхчеловек, волей к власти присваивающий себе предшествующую историко-культурную традицию, осознавший Вечное возвращение. Это «генеалогическое» представление, вероятно, единственная философема Ницше, где он уступил теории эволюции, отведя в резерв гуманитарные силы своей философии (по образному выражению К.А. Свасьяна).

Способны ангелы принять за корень крону,                 питомицу небесных гроз,                 как будто корнем бук привязан к небосклону,                 а в землю маковкою врос.                                 Что если кажется прозрачнейшим покровом                 с непроницаемых небес                 земля, где плачет в родниковом                 кипенье тот, кто не воскрес?

Ощущение защищённости, по большому счёту, всегда ложное. (Чувство собственной правоты, скорее всего, тоже.) Просто надо уметь жить с пониманием этого (что вообще-то даже по не очень большому счёту невозможно), и теперь у нас есть все основания научиться невозможному.Может быть, с помощью понимания того, что есть вещи важнее (нашей личной) защищённости. И уж несомненно - важнее нашей личной правоты.

Нам имя - свет, и каждый блик                 как пробела в огне.                 Что мне сказать? - главой поник,                 я увидал, пускай на миг,                 Твой темный Лик - (что нас воздвиг) -                 как в мире вес его велик,                 как темен он во мне.                 Из времени сформировав,                 в котором я взошел,                 Ты победил меня, поправ,                 и длится тьма Твоя, и прав                 Твой гнет, и не тяжел.                 Не знаешь Ты, кто я такой,                 я все темней, смысл нежный Твой                 лелеет жизнь мою.                 Но я в Твоем краю:                 Ты слышишь, как вхожу рукой                 я в бороду Твою.

Есть пристань там, где далеко до дна;                 пристанище бывает или кокон,                 где столько окон,                 что остальная жизнь твоя видна.                                 Есть семена, питомцы высоты,                 окрылены дыханьем вешней бури,                 чтобы в лазури                 увидел ты грядущие цветы.                                 Есть жизни, чья всегдашняя примета                 при каждом взлете тайный гнет,                 пока в соблазнах света                 небытие тебя не зачеркнет.

Друзья мои, не знаю кто дороже                 мне среди вас, но взгляда одного                 достаточно, чтобы любой прохожий                 стал вечной тайной сердца моего.                                 Не ведаешь порою, как назвать                 того, кто жестом или мановеньем                 твой тайный путь способен прерывать,                 так что мгновенье станет откровеньем.                                 Другие, неизвестные, сулят                 нам восполнение судьбы негромкой;                 не ловит ли при встрече с незнакомкой                 рассеянное сердце каждый взгляд?

Я не знаю прекраснее явления; четыре года наблюдал я этого человека во всех проявлениях: в величии, в простоте, в равновесиях и неравновесиях, в справедливости и несправедливости, в любви, в гневе, в скорби, в смехе, в шутке; и — что же: померк он во мне, как просто человек? Нет, — сквозь все, что я в нем понял и чего не понял, выступила основная тема: медленно разгорающихся — восхищения, любви, доверия, радости, что судьба сподобила меня его встретить, ибо он — главная "НЕЧАЯННАЯ РАДОСТЬ"[123] моей жизни… даже в "БОЛЯХ", которые он невольно мне причинил; и эта, мне причиненная боль, — боль о мире, а не боль о моей бренной жизни.    Он заставил меня переболеть собою, сперва успокоив те боли, которые наросли на мне, как тоска по действительному человеку; он показал мне величие "ЧЕЛОВЕКА", себя, унизил во мне моего "ЧЕЛОВЕЧКА"; но и это унижение — во славу: для правды.    В 12-ом году первая встреча с ним извлекла из груди моей вскрик восхищения; и теперь, в 28‑м году, делая эту приписку к воспоминаниям о нем, я свидетельствую: с радостной ясностью вспоминаю я доктора: ни одной тени, ни одного пятнышка, заставляющего в нем усомниться!    У многих ли в мой возраст есть счастье так верить в "ЧЕЛОВЕКА ВООБЩЕ", как я верю; и это потому, что я "ЧЕЛОВЕКА" видел воочию.

И в предпоследнем нужда                 еще говорит напрасно.                 Мать-совесть! Зато прекрасно                 последнее слово всегда.                 Так предпочтя всем секретам                 итоговый свой секрет,                 вдруг убедишься, что в этом                 ни капли горечи нет.

…Мне мерещатся светлые дали и сами складываются слова. Слово – хранение мира, иначе разлученного с миром. Мысль не приспосабливается к жизни и потому может ее хранить. Мысль победила своим молчанием: буквально не дала слова фикциям мысли и философии.

Былого не поймаешь                 не вспомнишь, не прочтешь;                 ты лишь воспринимаешь                 ладонь свою, чертеж,                                 где линии, где складки                 изжитого плато;                 в твоей руке загадки,                 твоя рука - ничто.

В многообразных встречах                 каждый случаю рад,                 в преемниках и в предтечах                 распознавая лад.                 Встревоженно ждут итога                 невыслушанные умы;                 и сад, и дорога -                 все это мы.

Безнадежных ситуаций не бывает. Всегда можно что-то сделать. Если невозможно справиться с ситуацией, всегда остается возможность справиться с собой, чтобы разрушение через тебя не распространилось еще дальше.

Не философ производит идеи, а идеи философа. Подобно антенне. Она ловит звук, а не создает его. Дело философа - ловить идеи. Но для этого он должен забыть слова. Когда я смотрю на вещь, между взглядом (мыслью) и вещью расположен пеленгатор терминов и слов. Взгляд не достигает вещи, а перехватывается словом на полпути. Так это у большинства людей. К сожалению, так это и у философов. Разница в том, что большинство не пишет книг и не учит, а философы пишут и учат

Мы смотрим в глаза, видим положение вещей и говорим «не может быть», «неправда». Например при шокирующем известии. Это не я; того, что слишком обжигает, нет. «Это не со мной». Или смягченная форма: «это меня не затрагивает», не моя правда, неправда. Всего чаще от этих проблем бегут в функционирование, в расписание, диктуемое «людьми».

Молись, дитя, за всех, что на земле,Как странники приходят и уходят,За тех молись, которые во мглеСредь волн и бурь дороги не находят;За жалкого безумца, что, ценяНаряда блеск и быстроту коня,Лишь в суете себе отрады жаждет.За каждого, кто трудится и страждет —В начале он или в конце пути,К добру иль злу стремится он идти.За тех молись, кто ищет наслажденьяВ обятиях нечистых до утра,И час когда возносятся моленья —Для них веселья дикого пора,Кто опьянен бесстыдных оргий ревомВ тот час, когда молитвенным напевомИсполнена душа в вечерний час.Когда ж напев божественный угас —Спешат они предаться наслажденью,Страшась в душе, чтоб Бог не внял моленью.За узника, что в башне заключен,За юных дев под монастырским кровом,Молись, дитя, за истомленных жен,Торгующих любви священным словом,За тех, чья мысль возвышенно чиста,И за того, чьи дерзкие уста,Кощунствуя, свершают грех смертельный.Молись, дитя, за целый мир, за всех!В ком веры нет — ты веруешь за тех:Младенчество и вера — нераздельны.За всех, кто спит под крышкой гробовойВ пучине тьмы, которая суровоВо всякий миг — живущим роковой —У ног людей разверзнуться готова.Для этих душ страдание — удел.В мучениях от гнета бренных телС надеждой ждут они освобожденья.В безмолвии сильней скорбят они.Дитя мое, в могилы загляни,Усопшие достойны сожаленья.

吹き荒ぶ風に流るる雨雲の幕を破らむとする海猫("Фукисусабу | Кадзэ ни нагаруру | Амагумо но | Маку о ябуран | То суру уминэко" - "Свирепым | Ветром гонимых | Туч дождевых | Занавес разорвать | Пытается чайка")

Тень имеет свойство всех природных вещей, которые в своем начале являются более сильными, а к концу ослабевают: я говорю о начале [и конце] всякой формы и всякого видимого или невидимого качества, а не о вещах, которые время приводит от малого начала к большому произрастанию, как, например, дуб, имеющий слабое начало в малом желуде; мало того, я скажу, что дуб наиболее силен в своем зачинании из земли, а именно в своей наибольшей толщине. Итак, мрак есть первая степень теней, а свет — последняя. Поэтому ты, живописец, делай тень наиболее темной у ее причины, а конец ее пусть переходит в свет, |175,2| т. е. так, чтобы тень казалась не имеющей конца.

Тень происходит от двух вещей, несходных между собою, ибо одна из них телесная, другая духовная . Телесной является затеняющее тело, духовной является свет. Итак, свет и тело суть причины тени.

Вода, через которую в силу ее прозрачности видно дно, покажет тем более отчетливо это дно, чем медленнее будет движение воды. Это происходит оттого, что у воды, которая медленно движется, поверхность без волн; через ее гладкую поверхность видны подлинные фигуры гальки и песка, находящихся на дне этой воды. |160| Этого не может случиться с быстро движущейся водою по причине волн, зарождающихся на поверхности: раз что через них должны проходить образы различных фигур гальки, они не могут донести их до глаза, ибо различные наклоны боковых и передних частей волн и кривизна их вершин и промежутков переносят образы за пределы прямого [направления] нашего зрения; и если прямые линии их образов искривляются в разные стороны, они смутно показывают нам их фигуры. Это может быть показано на неровных зеркалах, т. е. на таких зеркалах, где смешаны прямизна, вогнутость и выпуклость.

Окно комнаты живописцев должно быть занавешено и без переплета; оно должно по направлению к своим краям постепенно затеняться степенями темноты к черноте таким |137,2| образом, чтобы граница света не сливалась с границей окна.

Если ты хочешь видеть, соответствует ли твоя картина вся в целом предмету, срисованному с натуры, то возьми зеркало, отрази в нем живой предмет и сравни отраженный предмет со своей картиной и, как следует, рассмотри, согласуются ли друг с другом то и другое подобие предмета. И прежде всего потому следует брать зеркало себе в учителя, и именно плоское зеркало, что на его поверхности вещи подобны картине во многих отношениях; именно, ты видишь, что картина, исполненная на плоскости, показывает предметы так, что они кажутся выпуклыми, и зеркало на плоскости делает то же самое; картина — это всего лишь только поверхность, и зеркало — то же самое; картина неосязаема, поскольку то, что кажется круглым и отделяющимся, нельзя обхватить руками, то же и в зеркале; зеркало и картина показывают образы предметов, окруженные тенью и светом; и то и другое кажется очень далеко по ту сторону поверхности.

Мы знаем твердо, что ошибки узнаются больше в чужих произведениях, чем в своих, и часто, порицая чужие маленькие ошибки, ты не увидишь своих больших. И чтобы избежать подобного невежества, сделай так, чтобы быть, прежде всего, хорошим перспективистом; затем ты должен обладать полным знанием мер человека и других животных и, кроме того, быть хорошим архитектором, т. е. [знать] все то, что относится к форме построек и других предметов, находящихся над землею; а форм этих бесконечно много, и чем больше их ты будешь знать, тем более похвальна будет твоя работа; те же, в которых ты не напрактиковался, не отказывайся срисовывать |132| с натуры. Но, возвращаясь к обещанному выше, я говорю, что когда ты пишешь, у тебя должно быть плоское зеркало и ты должен часто рассматривать в него свое произведение. Видимое наоборот, оно покажется тебе исполненным рукою другого мастера, и ты будешь лучше судить о своих ошибках, чем в первом случае; хорошо также часто вставать и немного развлекаться чем-нибудь другим, так как при возвращении к своей вещи ты лучше о ней судишь, а если ты постоянно находишься рядом с ней, то сильно обманываешься. Хорошо также удалиться от нее, так как произведение кажется меньшим, легче охватывается одним взглядом и лучше распознаются несоответствия и диспропорции в членах тела и цветах предметов, чем вблизи.

Нельзя умыться, нельзя напиться за другого. Можно с трудом достичь СВОЕГО, но чем больше усилие вникнуть в СВОЕ другого, тем вернее погрузиться в СВОЁ своё.

Лёжа в постели с открытыми глазами, человек вглядывается в темноту, исследуя законы сплетения образов. Вначале он видит лишь точки, они исчезают и появляются, меняют яркость, парят, их движение кажется беспорядочным и бессмысленным, но вынуждает таращиться, напрягать зрение, чтобы обнаружить источник, скрытый порядок, который, насколько ему известно из опыта предыдущих ночей, присутствует в этом мельтешении, до времени избегая распознавания, предпочитая притвориться сырым хаосом. Вскоре выясняется, что темнота имеет объем и массу, теперь это напоминает снегопад в негативе - хлопья, равномерно движущиеся в одном направлении, в пустоте, косые линии, пересекающие поле зрения. После появляются цветные узоры, но не сразу, не вдруг, а будто кто-то с течением времени равномерно вводит ощущение цвета в пространство, бывшее прежде пустым и безвидным. Эти узоры отвечают особому чувству ритма, они кажутся бесконечными, всюду – живая геометрия, дышащая, пульсирующая, вечно изменчивая, как в стёклышке калейдоскопа. Каждый элемент имеет связь с привычным миром вещей: какую ниточку ни потяни, разматывается клубок образов и понятий, окружающих тот или иной предмет подобно облаку или сфере. В какой-то миг явь окончательно сдаёт позиции, и человек идёт дальше, пользуясь одной из найденных нитей в качестве путеводной.

Японское стихосложение чрезвычайно увлекательно. Сама строгость и органиченность формы побуждает из всего образа в голове выделять только самое главное, отбрасывая излишнее многословие, на которое ругается 清少納言 (Сэй Шё:нагон) - и правильно ругается. Слова должны не перегружать информацией, а побуждать к размышлению и воображению. Не ограненный формой речевой поток в голове - как бурная горная река, пена, брызги, грохот. И вот в эту реку словно бы опускается такой механизм, который извлекает оттуда ограненные алмазики, вроде бы такие же прозрачные, как и сама вода и ее брызги, но как бы представляющие собой их квинтэссенцию, фиксацию их сущности.

Временъ спрессованную сутьСѣдыхъ бумагъ рождаетъ ворохъ,Но ты, Камена, не забудьО мимолетныхъ разговорахъ...

Длинноволосые, они лежат  Без лиц, в себя ушедших глубоко.  Глаза закрыты тяжестью пространства...  Скелеты, рты, цветы. И в этих ртах  Ряды зубов сияют, словно пешки  Дорожных шахмат из слоновой кости.  Цветы и кости тонкие, и жемчуг,  Рубашек ткань увядшая, и руки  Над сердцем рухнувшим. Еще, однако,  Под множеством колец и талисманов,  И голубых камней (даров любовных)  Стоит, как склеп, тайник безмолвный пола,  Под самый свод набитый лепестками.  И вновь - рассыпающийся желтый жемчуг  И чаши глиняные, на которых  Доподлинные их изображенья,  Зеленые осколки ваз для мазей,  Цветами пахнущие, и фигурки  Богов в домашнем тесном алтаре.  Разорванные пояса и геммы,  Изображения огромной плоти,  Смеющиеся рты, танцоры, пряжки  Из золота, похожие на луки,  Звериные и птичьи амулеты,  А также иглы длинные и утварь,  И круглый черепок из красной глины,  На нем - как надпись черная над входом -  Коней четверка, рвущаяся вдаль.  И вновь цветы, рассыпавшийся жемчуг,  И стройной лиры мягкие изгибы,  И вдруг мелькнул в тумане покрывала,  Из куколки башмачной появившись,  Изящной щиколотки мотылек.  Так и лежат, набитые вещами, -  Игрушками, камнями, мишурой,  Разбитой вдребезги - всем, чем угодно,  Темнея медленно, как дно реки.  Они и были руслом...  В их волны быстротечные сверзались  (Спешившие к последующей жизни)  Тела влюбленных юношей не раз  И бушевали в них мужей потоки.  А иногда со скал высоких детства  К ним скатывались мальчики на дно,  И здесь играли весело вещами,  Пока их не сбивала с ног стремнина.  Тогда, заполнив плоской и прозрачной  Водой всю ширь широкого пути,  Они взвивали в нем водовороты  И берега впервые отражали  И птичьи клики - но врезалась ночь  Тем временем звездами в небосвод,  Его раскалывая попалам.

В последнем пункте я хочу рассмотреть вопрос, который может показаться частным, но мне он кажется хорошим примером работы ЭФИ. Это вопрос о роли юмора. Начнем с улыбки, потому что сказать о ней легко. Подлинная улыбка обычно теплая, она вовлекает людей вокруг. В ней отражается доброжелательное отношение к миру и к людям. В литературе, как художественной, так и психологической, говорится о том, как участвуют в ней губы и глаза (внешние уголки глаз, нижнее веко – [4, с. 110]). Все мы обычно хорошо умеем считывать такую улыбку, она важный компонент в социальных взаимодействиях. Все понимают, чем она отличается от всяких других улыбок, усмешек, ухмылок: насмешливых, самодовольных, садистских, гопнических и так далее. Тут вряд ли нужен большой интеллект. Однако улыбка – это сообщение миру о своем отношении. Мимическое сообщение тоже может быть произвольно, почти как речевое. Люди с высоким ЭФИ не просто улыбаются, они умеют улыбаться. (Это, впрочем, находится на стыке с эмоциональным интеллектом).

экзистенциально-феноменологический интеллект решает сложные задачи отношения к миру. Например, когда имеет смысл не обращаться к миру, а убежать от него, что тоже иногда оказывается совершенно необходимо. Умение поставить нужную преграду между собой и миром в нужном месте, а другом месте не ставить. Умение отстраниться от мира, особенно от коллектива и социальности – это зачастую вопрос сохранения своей субъектности и подлинности. На всякий случай иногда полезно отстраниться даже от очень хороших коллективных практик. Отстраняясь, ты оказываешься в одиночестве, и это поначалу больно. Но зато ты восстанавливаешь свою свободу, что позволяет затем присоединиться к другим уже осмысленно. Например, иногда важно помочь другому, а иногда важнее не помогать, потому что другому может быть нужна свобода, в том числе от тебя. Понять, что лучше из многих вариантов – это тонкое техническое умение, оно развивается через феноменологическое эпохе, через отстранение от непосредственных целей и даже от самого себя. Чем-то это сродни буддистскому пониманию иллюзорности желаний. На родство феноменологии и буддизма очень правильно указывал Ф. Варела

Феноменологический анализ – трансцендентальный метод. Это означает, что он ставит целью выявление не моих личных особенностей, не того, что характерно для меня в отличие от других людей, а описание всеобщих законов мышления, того, что у меня со всеми людьми общего. Это не психология, изучающая факты, а философия, анализирующая условия возможности фактов, говоря словами Канта. И эти условия возможности одинаковы у всех людей, обладающих сознанием. Поэтому феноменологическое исследование себя, своего сознания (а нам доступно только собственное сознание) ведет одновременно к раскрытию нашей общности со всеми другими сознаниями. Конкретное содержание сознания у людей, конечно, разное. Но структуры, общие способы работы ума общие. Может быть, это на первых порах и не даст ощутимых плодов взаимопонимания, но даст их на более поздних этапах.

Люди, которые приходят на занятия тайцзицюань, вначале заинтересованы в том, чтобы им рассказали и показали ЧТО нужно делать. Им кажется: для того, чтобы изучить тайцзицюань, следует освоить некоторый набор движений, упражнений, форм. Рано или поздно становится ясно, что тайцзицюань – не ЧТО, а КАК. Не действия, а - их подноготная.Не само движение - правильное или неправильное, сильное или слабое, длинное или короткое, а – внутренний смысл всякого движения, который проявляется даже тогда, когда движение отсутствует.Не количество знаний, а - Знание в единственном числе, способное воплотиться в любых формах, в любых действиях. Когда мы понимаем это, изучение тайцзицюань становится тем, чем и должно быть – наукой о человеке, искусством пребывания в мире.

Мы говорим себе: "Я маленький человек, от меня ничего не зависит, буду жить для себя". Но любой человек – это целый мир и от всех зависит всё. Индийцы говорят: "Когда срывают травинку, вздрагивает вся Вселенная". В обществе все держится на балансе, и каких людей станет больше, пусть даже самых маленьких и незаметных, в ту сторону и склонится огромная тяжелая чаша весов.

Будто лежа он стоит, высок, Мощной волею уравновешен, Словно мать кормящая нездешен, И в себе замкнувшись, как венок. Стрелы же охотятся за ним, И концами мелкой дрожью бьются, Словно вспять из этих бедер рвутся. Он стоит — улыбчив, нераним. Лишь на миг в его глазах тоска Болью обозначилась слегка, Чтоб он смог презрительней и резче Выдворить из каждого зрачка Осквернителя прекрасной вещи.

Природа в целом все-таки обходится без того, без чего не обходятся люди: без спешного, суетливого, я бы даже сказал – панического заполнения пустоты пустотой. История идет своей медленной поступью так, как она идет; она вровень только с предельным усилием воли и разума, с неподдельной натурой человека – любовью.

У Руми есть притча о рабе, которого шах послал в другой город с поручением. Раб сделал множество других дел, но забыл о самом главном и единственном задании. Так и человек часто делает многое, но упускает самое важное. Зикр напоминает о том, что действительно значимо.С психологической и практической точки зрения когда человек вспоминает о главном, его проблемы отчасти теряют остроту. Это не противопоставление духовного — земному, а способ включить каждое земное проявление в целостность. Зикр помогает обрести внутреннюю устойчивость, чтобы «доплыть до берега» без катастроф. Мы называем это «главное», которое мы вспоминаем, Богом, реальностью или истиной. Когда это состояние включается, все остальное становится менее проблемным.

Добро, истина узнаются людьми не как они есть, их распознать никто не может, а по чисто физическому ощущению избавления.

Информация — это снятая неопределенность наших знаний о чем-то

«Цвет — это та точка, где наш мозг соприкасается со вселенной»

Живу мою жизнь в возрастающих кольцах, ЧтО явью вьЮтся насквОзь, Быть может, последний я, кто не добьётся, НО хочу, чтОб всё сбылОсь. Кружу возле Бога, вкруг Вежи* святой, ТЫсячелЕтья аз Есмь**; Не знАю ещЁ: сокол, вИхрь ли лихОй Или я – слАвная пЕснь.

Общественные законы сейчас уже не могут срабатывать так, как могут сработать индивидуальные. Во всяком случае кажется все большие вопросы разрешаются сейчас не так законами общества как силами индивида.

чтобы переживание вины не утратило смысла), требуетсянепрерывное поддержание высокого градуса социальной чувствительности —ориентированности на других, соотнесенности с другими, но не из потребностиполучить прощение, а из того опыта любви и боли, который Ясперс называет«причастностью».

Что события могут совершаться И ТАК, без того, чтобы их понимали, не значит, что всё равно, пытаемся мы их понять или нет, или достигаем ли понимания их необъятности, — наоборот, от этой нашей попытки всё для нас зависит, хотя И СЕЙЧАС И ВСЕГДА СОБЫТИЕ СБЫВАЕТСЯ И ВСЕГДА БУДЕТ СБЫВАТЬСЯ И ТАК, без нашего согласия, санкции, разрешения или допущения, — если мы их не допускаем, нам же хуже.