"Бросая в воду камушки — гляди на круги, ими образуемые". Суть наблюдения состоит именно в том, чтобы наблюдать за искажениями в душевной активности, возникающими ввиду её естественных последствий. Стало быть, вот так и созидается то странное сочетание активности и пассивности, которое состоит в основе интроспекции: такое, при котором формирующим началом оказывается активность, однако содержание и смысл целиком принадлежат пассивности. И отсюда — дальнейшее следствие: тот самый характерный жест, который состоит в "поджидании", "вылавливании" смысла, оправдывающем и поддерживающем исходную — сугубо вспомогательную, структурную, удерживающую — активность… В установке на то, что смысл должен не задаваться "логически", а заставаться — "таким, каков он есть на самом деле в душевных событиях".

Всякий осмысленный поступок обусловлен со стороны, привязан к обстоятельствам, складывается из них. Смысл — это и есть связь мыслей. Разница между активностью и пассивностью состоит в том, кто обнаруживает эту связанность, создаёт эту осмысленность. Либо осмысляет сам человек, и тогда это активность. Либо способ обнаружения осознанно или неосознанно черпается со стороны, и тогда это пассивность. Сама по себе обусловленность или же причинность пока что не имеет смысла, её ещё надо обнаружить. Конечно, от обнаружения она не меняет своего собственного, действительного хода, но благодаря нему она приобретает смысл, входит в мысли. Ход мысли и ход деятельности — ведь это разные вещи…

Большая редкость и ценность — это человек, умеющий не корить других за неуважение к нему. Такая черта оказывается, так сказать, под ударением, если человек понимает или предполагает, что его вообще-то весьма есть за что уважать. Пожалуй, это-то качество и называется "простотой" — в одном из её изводов…

Моё тело — это не я сам. Это становится очевидно при медицинском вмешательстве, ведь меня самого оно напрямую не затрагивает. И мой ум — это не я: умом я пользуюсь, и то, как я это делаю, зависит от меня самого, а не от ума. Моя воля, память — это тоже не я. Труднее всего осознать, что и моя "Я-точка" — это опять-таки не я сам: о себе невозможно говорить в третьем лице. Эта "Я-точка", к которой я могу относить свои поступки и переживания, прекращает существование и появляется снова уже в новом расположении, то есть она непостоянна: около неё, как это и может выявить внимательное наблюдение, если таковое к ней самой лишь не привязывать, подменяются не столько сами оценки, сколько основания к тому, чтобы что-то обнаружить и оценить… Любая моя деятельность имеет отдельное от меня самого существование (и она "метастабильна": человек при любом своём существовании видит, обнаруживает лишь то, на что ему случается взглянуть согласно некоторому его сложившемуся динамическому режиму помышлений, а не всё то, что вообще имело бы смысл для такой-то и такой-то складывающейся ситуации различить), а я лишь стягиваю — так или иначе — свои мгновения воедино при их осуществлении. Замечу, что и с "мерцающим" результатом такой стяжки — с единством мировосприятия — себя отождествить было бы тоже неверно: это означало бы опять-таки отдавать себя вещи, и в этом было бы что-то от идолопоклонничества. "Быть собой" можно лишь в отношении самого этого стягивания, а не его результатов… "Человек — это стиль."

смысл вещам и делам придаёт наблюдение за ними. Не существует идеалов вещей, но существует идеал наблюдения. Идеал не руководит, он обретается (в обоих смыслах)…

социальность приобретает некоторую роль в поддержании здравого состояния души. Это можно видеть, например, у кошек: котёнок умеет выполнять все те движения, которые свойственны кошачьему племени, как-то умываться или шугаться, но лишь мама-кошка ему показывает, когда именно такие движения оказываются уместны. Вот это — социальность: один организм нуждается в другом организме в душевном плане. Этой нужды нельзя избежать, но нельзя и свести её к утилитарной надобности. Общение для нас необходимо по той причине, что индивидуальная душа по необходимости однобока. Если общаются здравые души, то это значит, что каждый из входящих в сообщение сохранил в себе здравые последствия того выбора, который он когда-то сделал (именно для того нужна и индивидуальность). Такой выбор делается, конечно, незаметно от себя самого — просто какие-то вещи становятся интересны или нет, приобретаются какие-то нравственные привычки… Так вот, общение — это способ заново воспринять какое-то утерянное душевное движение. Общение восполняет то, что было утрачено по необходимости.Это весьма актуально и для людей. Как часто бывает так, что другой человек вопиющим образом неправ — но именно благодаря своей неправоте он смог сохранить такой образ мысли, что в какой-то момент, которого я сам не ожидал, он оказывается способен напомнить о чём-то важном. Он всё равно неправ — но это по отношению к целому. И это всё равно видно, что он неправ. Но не видно чего-то другого, и именно это что-то есть тот самый продукт, приобретаемый в общении… У всех людей одна и та же (динамическая…) природа, но совершенно разная судьба.

в горестях общества виновато всегда не то, что повсеместно провозглашается плохим (и саму же горесть, соответственно, отчасти составляет), а то, что повсеместно провозглашается и искренне считается хорошим. Причина: плохое порицается (даже если и делается), и потому оно не в состоянии навредить обществу. Обладает свободой воздействия только то, что считается хорошим (и именно не терпимым ввиду обстоятельств, а безусловно хорошим).

человеческая речь в принципе всегда контекстна, и самая обычная ошибка в человеческих отношениях — один человек считает, что другой человек в тех же самых словах подразумевает то же, что и он

Предмет — это то, в отношении чего человек действует, имея в виду какой-то результат; а к наблюдению вещи человек лишь подготавливается, не имея в виду никаких логических, целеобусловленных определений и никаких результатов. Но таким-то образом и расширяется само пространство интроспекции, сама способность что-то наблюсти и отметить. Если созерцание душевных событий обусловлено какой-либо целеустремлённой деятельностью, то оно имеет для своего осуществления какие-то ограниченные поводы в рамках самой же этой деятельности, то есть в рамках всего того, что эту-то деятельность и делает и осмысленной, и целенаправленной; если же оно не зависит ни от каких появляющихся поводов, которые ведь имеют некую непредсказуемость в появлении, то в своём осуществлении оно ограничивается единственно самой же человеческой природой и может поэтому быть "объективным".

Различие. У нас, на западе — установление образа. От художника (актёра) требуется, чтобы он смог установить какой-то способ жизнеощущения, нашёл к этому причины и (эстетические) обстоятельства. От квалифицированного зрителя это тоже требуется ("серьёзное искусство" всегда имеет претензии к зрителю, просто так оно не воспринимается). А от дальневосточного художника требуется, чтобы в имеющемся образе он разметил и разместил собственное пребывание, нашёл своё собственное место. Не образ (или жизнеощущение) накладывается на жизнь человека, а человек (его субъектность) накладывается на существование образа. Итак, это различие не отменяет главного — самого по себе наложения, совмещения.Проще говоря: начинающий артист буто пытается думать об образе и "танцевать образ". Получается одна лишь пошлость. Он чем-то вдохновляется, думает "как красиво!", ищет средств станцевать. Ищет цели. И — зря. Когда он это делать перестаёт, а вместо этого делает что-то осмысленное, искренно ищущее правды, а не цели, то получается нечто завораживающее… Мне доводилось видеть и пошлый танец, и прекрасный. Это отличие действительно существует.

«Красота — это устойчивость, утверждённость созерцания»… Потому что — именно так создаётся проблематика красоты, важность красоты. Именно динамика созерцания делает для нас важным само понятие красоты: когда что-то оказывается красивым, то созерцание не теряет своей сути и продолжает обогащаться частностями, оно утверждает своё существование, своё должное и верное движение. Оно не сбивается. Это определение в явлениях имеет силу дальше так: когда что-нибудь оказывается красивым, то человек продолжает смотреть, думать или слушать. То есть его душевное состояние, его созерцание продолжается, оно сохраняет и набирает своё качество… Но отсюда же происходит и философский смысл красоты: поскольку верным выяснением или созерцанием оказывается устойчивое, воспроизводимое, то красота отличает верное выяснение от неверного. Значит, красота обладает в философии методологическим смыслом… Благодаря чувству красоты философ может отличить, какие ходы мышления следует использовать и готовить… Он всматривается в действительность, и рано или поздно он достигает того, что действительность оглядывается на него его же глазами; и так постепенно обнаруживается верный подход к истине.

Бывает, я думаю, так, что люди любят одно и то же, стремятся к одному и тому же, ценят одно и то же сооружение жизни (говоря обширно…); но силы для стремления черпают в разных источниках, и тогда почти всё, что говорит один, — боль для другого. Небезразлично, потому что люди стремятся к одному и тому же. Но боль, потому что словами человек пытается выделять источники, "места силы".

Человек не только скользит мыслью по листьям в каплях после дождя, но и вглядывается в эти листья, что-то вспоминает в связи с ними… Он не скользит по ним предположениями или стремлениями к тому или иному воображению, помышлению, а около себя сохраняет их присутствие — это может звучать как описание какой-нибудь эзотерической практики, но на самом деле это самое обыденное различие между состояниями сознания, какое только может бывать; его достаточно только обнаружить и приметить, а как-то нарочно стремиться к подобным "состояниям" ни к чему. Они и так есть, они и так бывают; при сильной выраженности сосредоточенный полюс этого различия могут называть "завороженностью", "задумчивостью", но и при слабой выраженности он сохраняет своё качество, становясь основой для всякого действительного понимания и проникновения. И человек оказывается в состоянии, так сказать, продлить своё мгновение, усмотреть в настоящем и совершающемся действительные следы от иных минут, сделать и эти иные, соседние времена, минуты тоже восприимчивыми к осознанию таких же проникающих, влияющих, воздействующих впечатлений.

в действительности мгновения настолько же разнообразны, насколько многообразна и сама жизнь: они зависят от всего того, что мы видим, от всего того, о чём мы думаем или что вспомнили, и от всего того, с какими мыслями мы к чему-то подошли. В нежданности опыта они выявляют человеку его самого; однако они стягивают собою всё наше существование целиком — даже и тогда, когда всё важное было бы ожидаемо. Иногда они бывают утверждёнными, ясными, как будто удержанными, а иногда — как будто разрубленными, рассеянными.

Tu mettrais l’univers entier dans ta ruelle,Femme impure ! L’ennui rend ton âme cruelle.Pour exercer tes dents à ce jeu singulier,Il te faut chaque jour un cœur au râtelier.Tes yeux, illuminés ainsi que des boutiquesOu des ifs flamboyants dans les fêtes publiques,Usent insolemment d’un pouvoir emprunté,Sans connaître jamais la loi de leur beauté.Machine aveugle et sourde, en cruautés féconde !Salutaire instrument, buveur du sang du monde,Comment n’as-tu pas honte et comment n’as-tu pasDevant tous les miroirs vu pâlir tes appas ?La grandeur de ce mal où tu te crois savanteNe t’a donc jamais fait reculer d’épouvante,Quand la nature, grande en ses desseins cachés,De toi se sert, ô femme, ô reine des péchés,— De toi, vil animal, — pour pétrir un génie ?Ô fangeuse grandeur ! sublime ignominie !

Цель — это как мишень: тот образ, с которым человек сравнивает результаты своих действий. Однако действовать он должен сам, а не по предварительному установлению. Автоматизма здесь быть не должно — увидел, ничего думать не стал, сделал поправку. Сравнил — а дальше уж думай и решай, что делать. Цель относится к мысли о действии, а воля к действию лишена цели. Относить цель к некой "природе вещей", которая не относится к человеку, а находится по существу вовне него, — это не что иное как распространённая манипуляция… На самом деле цель всегда внутри.

Понятие творится через сосредоточение вокруг некого корня, некого главного.Это именно сосредоточение ума — слова для этого в идеале излишни, иногда вредны.Ум так настраивается, что всё теперь берётся в контексте главного, ради него. Тут — цели, благо…И здесь уже где-то рядом появляются идеи в более западном понимании: нечто зримое.Потому что — для того, чтобы ум так настроить, нужно сначала что-то увидеть. Должна быть причина.Мне кажется, это вообще обычное отличие востока от запада: вовлечённость субъекта в ситуацию.На западе она меньше, ситуации как бы остаются сами по себе. Идеи — это видимое со стороны.На востоке она больше, и потому западное слово "идеи" не совсем уместно, наверное.Идея — это то, благодаря чему мы сосредотачиваемся, само сосредоточение; а понятие — некий стержень.Люди "духовного склада" могут предпочитать идеи, так как в понятии — некая косность, сохранность.

Что выдыхает Япония? Наверное, прежде всего — это буто. Это искусство приходится называть танцем, но на самом деле это что-то вроде "живых скульптур" — именно "живых скульптур", а не "живых картин". Мне доводилось видеть: как и во всяком искусстве, иногда это бывает достаточно пустая поделка, зато иногда это бывает нечто не только впечатляющее, но и наполненное смыслом, меняющее душу… Основной принцип буто — это, насколько я понимаю, "несение атмосферы"; в этом термине, часто упоминающемся в контексте буто, выхвачено умение человека стать единым целым со своим поэтическим замыслом, перенести замысел в собственные мотивации к движению и вообще существованию — нечто характерно-дальневосточное, даже характерно-японское ввиду особой чувственности японской культуры, отличающей её от ментализма китайцев или, по-видимому, прагматизма корейцев… Тогда как китайское начало — это скорее умение человека сделаться единым целым со своим мироосмыслением…

как людям понимать друг друга, если они что-то именуют. Но ведь этот вопрос и так всегда стоит, понимание затруднительно… И достигается оно, я думаю, не искусственным применением каких-либо правил, а какими-то более естественными способами для разъяснения своих мнений, своего языка.

уважение к делам женственно, тогда как уважение к мыслям мужественно. Ведь это то, за что в типичном случае женщина уважает мужчину, а мужчина уважает женщину

Стыдно бывает не признавать вину… Вина объективна или намеревается быть таковой, а стыд сам по существу субъективен, объективно лишь понятие о том человеке, которому стыдно; итак, стыд — это личное отношение к вине.

А вообще ведь обычное дело ещё вот в каком плане. Аксиомы и определения в математике — это не то же, что принципы и определения в философии. В математике это чисто рабочий инструмент: удобное место для начала дедукций, придающих зданию твёрдость, не более. Весь смысл понятий — не в них. Поскольку философских определений математики давать не умеют (и то: ведь тяжело давать определения чему-то такому, что скорее делается или воспринимается, чем мыслится), то в математической книжке смысл понятия надо искать под параграфом "Основные свойства" либо (что почти то же самое в этом плане — то бишь снова выборка важнейшего, из которой и можно восстановить мысль автора) "Примеры". К сожалению, многие люди переносят эту привычку и вообще на чтение любых текстов, не только математических, а потому на каждую мысль требуют примера, иначе им непонятно. Математика мало кому понятна и известна, однако на многих влияет… Высокое, высокое дело

в то время как (в идеале) наука есть верная настройка мышления, а религия есть верная настройка воли, искусство есть верная настройка восприятия.

Говорят, что мир — это театр, а люди — актёры в нём… Подчас бывает и так; часто бывает и напротив — человек не сводится не только к своей текущей роли, но и к тому самому розыгрышу ролей, в котором человек свои роли непременно со временем и по собственному решению переменяет; смею, однако, добавить: само отличие человека от персонажа состоит в том, что персонаж связан волей автора, тогда как человек — свободен. В этом же, если подумать, состоит и отличие человека от эльфа: ибо эльф — это персонаж Божий, вечная идея в созерцающем уме… Эльф свободен в неком высшем смысле, в том самом смысле, по которому ему ничто не препятствует делать, мыслить и творить наилучшее по собственному разумению; тогда как человек своим смыслом не связан, он может и должен быть свободен от себя самого; его свобода совершенна, ибо сотворена вместе с ним самим. Осуществление этой его свободы, принцип его существования — вот вопрос о его собственной природе.

Мысль о несовершенстве мира радует и успокаивает, мысль о своём несоответствии глубинному идеалу возбуждает к действию и наводит на приятные ожидания к будущему, тогда как мысль о собственном глубинном несовершенстве огорчает и томит. Возможно, отсюда следует, что от человека требуется иногда способность огорчаться, не предаваясь отчаянию…

Насколько я могу понимать, отличительная черта интеллигента состоит в том, что он по настоятельно поставленному принципу своей жизни, а не по какому-то стороннему и случайному убеждению, отказывается сводить себя к какой-либо социальной функции, стать внутренне её невольником и, стало быть, пренебречь той своей человеческой сутью, которая причиняет его мысли и поступки и в этом смысле над ними возвышается, доминирует, зато он стремится эту суть спасти и привести к высшему благу.Из этого определения — множество следствий, которые и составляют столь характерный портрет: 1. Характерное сочетание эгоизма и альтруизма, проистекающее из того обстоятельства, что хотя принцип жизни интеллигента и направлен на него самого, он привязан к общей человечности; все люди разные, нет одинаковых; однако все люди подобные, всегда обнаруживается некая общность;2. Не менее примечательное сочетание социального и индивидуального начала, зависящее от того положения, что хотя принцип и относится к социальной функции или роли, беря лишь её за начало своего формулирования ("логоса"…), сам характер этого отношения скорее отрицательный; интеллигент действует ради общества в том смысле, что он учит человека, в том числе себя, противостоять ему и его унифицирующему воздействию, и это значит, что он всегда участвует в социальных отношениях, поскольку учит, но всегда критически, поскольку учит самостоятельности; с социальной стороны это проявляется как некая кастовость, а с индивидуальной — как некая духовная самодостаточность;3. Разнообразие интересов, широкий круг чтения — преимущественно о людях, ибо интересы эти служат прежде всего личному пониманию человеческого начала в человеке; по этой же причине — некоторая наклонность к созерцанию, некая внимательность к осуществлению мышления, к его обстоятельствам; по этой же причине — зачастую религиозность или во всяком случае сочувствие к религии;4. Нежелание "быть дураком" и соответствующая скромность, которую можно не без оснований принять и за надменность; вид наш определяется как "человек разумный", следовательно уважение к человечности — это уважение к разуму; а потому интеллигент отказывается быть глупцом в чём бы то ни было, но в особенном смысле: он признаёт, что во всякой области бытия, во всяком жизненном круге есть своя мудрость, свой определяющий принцип; и этот самый принцип при столкновении с таким кругом он стремится по возможности иметь в виду, даже если деталей он и не знает; он старается действовать по этому принципу тогда, когда он постигает его, и признаёт своё невежество тогда, когда этот принцип ему непонятен, но во всяком случае он не отказывается от понимания чего бы то ни было на том лишь неприемлемом для него основании, что это "вообще-то не его дело"; здесь и есть слабое место интеллигента — когда в обществе падают принципы, то и ему уже не за что удержаться, ведь и сама человечность есть не что иное как принцип, как определение;5. Вежливость, аккуратность обращения — как внутреннее требование, исходящее от той самой человечности; эта вежливость отличается по своему характеру и оттенку от вежливости аристократов, потому что в её основе — не общность владычества, а уважение к принципу; аристократ уважает человека, который равен ему по рождению и воспитанию, а интеллигент уважает некий принцип, создающий людей; эти способы обращения при развитии могут сходиться по проявлениям, например аристократ может и не только с равными быть вежливым — из уважения к себе и любви к людям, а интеллигент способен и выходить из мира принципов в реальный мир людей, всё-таки сохраняя уважение к ним; однако происхождение их — разное;6. Большое разнообразие типов социальных взаимодействий — от "наведения мостов" между людьми разного толка до формирования "закрытых анклавов", куда посторонним вход воспрещён.Перечисленное — это не более чем признаки; они логически вытекают из определения, а потому с меньшей обязательностью выполняются, чем оно само, ведь жизнь полна случайностей и сторонних вмешательств. Ещё раз повторю, что это определение выполняется лишь тогда, когда названный принцип — это не инструмент для чего-то иного, от него самого отделённого и более высшего, применяемый стало быть с некоторой отнюдь не случайной обусловленностью, а сам по себе безусловный высший принцип бытия. Это определение называет отличительную черту, а из какого рода эта видовая отличительная черта выделяется?.. "Интеллигент", равно как и "образованный", — это не социальная роль; интеллигент — это человеческий тип; во всяком человеке задействуется как социальное, так и индивидуальное начало…

у справедливости важнейшая особенность — она носит существенно отрицательный характер: каким не надо быть, чего не надо думать и делать (поступки зависят от мыслей самыми странными путями)

- А не слишком ли ограничивает тайну предположение, что мы её не знаем?..- Свобода познать тайну и есть наша свобода. Другой нет, другой и не требуется. Стать равным себе, разве нет?- Помнится, я писал этой осенью пост о различии жизнеощущения между мужчиной и женщиной. Когда этот пост мы обсуждали, то я мельком упомянул, что мужчина строится по внутреннему, тогда как женщина — по внешнему. К этому надо приплюсовать то соображение, что сознанию мужчины внутреннее менее доступно, чем сознанию женщины, аналогично со внешним в обратную сторону. Если это как следует обдумать и выписать, то, возможно, получится удачная отправная точка… Со временем попробую, вдруг получится удачно.Кстати, моя интуиция: мы всегда себе неравны и не должны пытаться стать себе равными. Это своего рода "двуглавость": я-сегодняшний, я-идеальный. Эти два "я" неравны, не должны быть для нас равны (иначе — пропали; иначе — ошиблись). Именно это неравенство и создаёт для нас стрелку устремления. Иная сторона этой двуглавости — разделение между тем, что я раньше — может быть, не совсем удачно — назвал "внутренним разумом" и "внешним" (он — тоже наш личный, а чей же ещё…).

виды понимания различны и не очень-то зависимы. Что из наличия внутреннего понимания не следует наличие внешнего - это понятно; это можно назвать неосознанной теорией (и это обычное дело). Что из наличия внешнего понимания не следует наличие внутреннего - это интереснее, потому что это связано с человеческой свободой: знание устройства мыслей не приводит к знанию самих мыслей, их не предсказывает, а только за их появлением позволяет наблюдать, позволяет разыскивать те условия, в которые душа попадает. В этом случае ландшафт понятен; а течение реки - нет.Для чего "внешнее понимание"?.. Чтобы знать, какие люди бывают…

Основная мера богатства — это количество досуга, свободного времени. Я говорю не о материальной обеспеченности. Последняя, если сделать все уточнения, в конечном итоге принимает вид да/нет: или есть материальная возможность что-то сделать, или нет такой. Квантификация этого показателя — всегда условная, она упирается во что-нибудь вроде вероятностей. Это при том, что и да/нет — это не настолько простые вещи, как единица и нулик в булевой алгебре. Бывают "да, но…", "вроде бы да…", "не похоже…" и прочие вещи — всё это, однако, уже не квантификация, а сама природа разделителя да/нет, то есть само то, как он нами непременно мыслится; и она может переходить в квантификацию теми же вероятностями, но тут уже важно не путать, тут уже условности.А я говорю о богатстве как о чём-то таком, что можно осмысленно измерить, сравнить. Не только для человека, но и для общества. Как выяснить, что один человек богаче другого? Как выяснить, что одно общество богаче другого? По количеству досуга. Наиболее богатые люди — это те, чьё время целиком свободно; для 19-го века, например, такой образ жизни в наших глазах ассоциируется с дворянством. И если сравнивать общества… Ведь не по количеству напечатанных денежных знаков сравнивать?.. Деньги — это тоже условность… И не по интенсивности транзакций или чему-то подобному?.. В конечном итоге важно не то, насколько активна мышиная возня, а то, к чему она людей приводит…Указать меру — это ещё не значит указать способ измерения. Трудности — от самых обыденных до самых философских. Философия обратна обыденности в том смысле, что она критикует обыденные, привычные, самоидущие способы мышления, старается над ними возвыситься и обнаружить их правило… Обыденные: если у человека денег много, а досуга мало, то всегда ли это значит, что он очень беден? Не всегда; саму возможность досуга эти деньги давать могут, даже если человек ею и не пользуется, так не стоит ли эту возможность учесть… "Деньги нужны для того, чтобы не думать о них," как выразился один шалопай из романов Мопассана. Философские: а что такое свобода?.. Насколько свободен человек, если он по складу своего ума своим временем владеть не умеет, а топит его в развлечениях?.. А если человек погружён в свой труд, то насколько он свободен?.. Бывают люди, которые владеют фабриками и акциями по всему свету, они тратят своё время на обустройство экономики по своим личным усмотрениям — часто эгоистическим, — но, в сущности, не на себя; то есть — личное ли это богатство…Сама по себе связь богатства со свободой отчётливо прослеживается — на мой слух — в слове "богатство" (в смысле: "богат, сам себе хозяин…"), так что обозначенный взгляд мне всегда, конечно же, представлялся самоочевидным. Личное богатство — это личная свобода в её экономическом аспекте. Однако опыт показывает, что самоочевидные вещи бывает полезно проговаривать…

Мне кажется, прощение — это отношение к человеку, то есть к тому, каким он стал к настоящему времени. Прощение — это тоже не навсегда, это не клятва вечного одобрения: человек может затем измениться и к худшему… Это не характеристика той внутренней сути человека, которая одна и та же, что бы ни случилось, мы же не выносим суд, мы просто прощаем или нет.

Если обсуждать актуальное состояние дел, то имеем следующее: "все философствуют плохо". Здесь субъект — "все философствуют"; предикат — "плохо".Если обсуждать потенциальности, то предикат не имеет значения (он-то и может меняться), а важен лишь субъект. "Все философствуют". Вот из этого и можно делать предположения о будущем.Например, об искусстве того же сказать нельзя. Наш век готов поощрить всех тех, кто занимается искусством. Но искусством никто не занимается (так что поощрения получаются несколько растерянными). Есть хобби, кружки и проч., но никто уже не думает, что это всерьёз (кто-то, может быть, и хотел бы; а кому-то и так нормально).А вот когда люди философствуют (и таких людей довольно много, они не только в ЖЖ), то какое бы отношение они ни высказывали к своему занятию, всё же они внутренне исходят из того, что их мысли имеют значение, выражают сам предмет. То есть в самом деле философствуют.Приниженное отношение к философии препятствует коммуникации между размышляющими, но не отнимает от серьёзности самих мыслей.

В самом деле — как строится творческий процесс? В искусстве?От учёного философа художник отличается местом вхождения идеи в процесс.У философа идея есть вначале: она у него появилась, и он её эксплицирует логически.Творчество философа — это творчество логика: какие логические движения нужны.У художника идея — это конечный результат; в идею оформляется содержание его души.Неверно говорить (это и моя ошибка), что в начале художественного творчества есть форма.То, что в начале, (говорю по опыту) — это что-то вроде соотношений, которые важны.А это и есть материя, направленность: то, какие движения для всякой формы позволительны.Художник материализует свои представления — то есть он выводит их вовне себя.Материя от содержания отличается исключительно тем, что источник её бытия — внешний.У художника гармония играет ту же роль, что логика — у философа.А именно — на ней идея строится; так что она — необходимое, но недостаточное условие.Итак, задача (процесс) художника — гармонически направлять форму в имеющемся содержании.И для этого, конечно, прежде всего необходимо само по себе это содержание.Это содержание определяет собой внешний к художнику мир: то, что он в мире видит.Достоинство художественного произведения определяется:а) достоинством изначального содержания ("тем, что он видит");б) и точностью его передачи ("тем, как он снимает покровы").Нигде в этом процессе нет иносказания — попытки соврать. Напротив, искусство — правда.Ложь, прямая ложь в глаза, когда все сразу знают, что я солгал, — это не искусство. cmt96

каждый человек вынужден осмыслять это самостоятельно, без посторонней помощи; максимум — это "разрешается" делать в кругу близких друзей, а в остальном каждый человек предоставлен сам себе в этом отношении. А ведь это очень трудно делать в одиночку либо малыми группами единомышленников, поэтому дальнейший результат — иррациональность. Мысли (ценные) есть; но их обсуждения нет; есть только их распространение; если на латыни — пропаганда… Недаром это воспринимается как очень токсичная среда… Итак, то, чего не хватает, — это человек, так или иначе создающий разговорами фон для осмысления всего имеющегося.Почему — фон? Потому что мысль каждого погружена в некий контекст всяческих в то же время идущих у него размышлений и вне этого контекста не имеет силы, не имеет значения; у каждого — этот контекст совершенно свой; этот-то контекст и нуждается в осознании — для того, чтобы соединяться и делаться до какой-то степени общим контекстом. А это и есть фон…Поддержание разговора; потому что это очень трудно — думать без поддержки. Создание осмысленного фона; поддержание возможности для разговора. Выстроение возможных обстоятельств — это и есть создание фона…В принципе, такое и сейчас бывает. Но — обычно воспринимается как нечто странное и нелепое, этого просто не ждут. А ведь это и само по себе, я думаю, трудно; тем более — через общественное сопротивление…

я не думаю, что мышление (и зрение, как частный случай) предметно. То есть если я спрашиваю себя о том, что такое это мышление, то я не должен спрашивать себя, что именно человек мыслит: это лишнее, это ненужное, это зачастую прямо вредное. А прежде всего я должен с собой уговориться, как именно я стану наблюдать за мгновениями мышления, то есть как я буду готовиться к наблюдению за такими мгновениями. Чтобы, когда они случаются или получаются (а они именно получаются, это именно происшедшие случаи), или отмечать их, или чувствовать расхождение своих ожиданий с мыслительной действительностью. Выход из такой наблюдательной деятельности — это, конечно, не что-нибудь, полученное за время наблюдений (объект мышления вообще или объект зрения в частности), а те самые ожидания и готовности, которые на опыте либо оправдались, либо нет. Вот эти ожидания, надлежащим образом проверенные, и будут составлять знание о мышлении вообще или о зрении в частности.

Знание должно быть замкнуто в кольцо. Высшие разделы знания должны пояснять, благодаря чему могло быть узнано всё до этого, и тем самым служить основанием для низших разделов, для фундамента. Такое кольцо называют "порочным кругом", если оно охватывает слишком малое и оставляет какие-то важные разделы знания за своими пределами. Если же оно охватывает всё, что нужно охватить, то это — "великий круг": нет фигуры совершеннее, чем круг. cmt96https://ivanov-p.livejournal.com/291279.html?thread=1414095#t1414095

cmt96 1 декабря 2021, 01:07:38 9 часов назад Выбрать Свернуть Развернуть Новый комментарий Выбрать Отслеживать С точки зрения любителя технологий — а я к ним неравнодушен… Как это выглядит: память умерла, когда родилась полноценная (с гласными) письменность. Воображение умирает чуть-чуть незадолго до того, как появляются компьютеры — ещё у Лема с воображением всё в порядке, но в последующую после него эпоху не было ни одного известного писателя (надо отличать от писак). Заметьте, что в "Федоне", кажется, о письменности речь идёт с тем же придыханием, с каким сейчас говорят о компьютерах: возникает настойчивое впечатление, что письменность для тогдашнего человека значила больше, чем просто технология, она давала представление о том, как устроены мир и ум, а потому очень прямо влияла на душевные процессы. Возможно, время тогда шло медленнее, чем сейчас, и письменность была новинкой, которая настолько поразила внимание, что всё ещё хотелось приспособить под неё понимание.Натяжка? Несомненно. But it is not with the intention to argue the point that I have written that paragraph. А для целей стилистических — напомнить на живом примере, насколько по-разному видится важное и неважное из разных воззрений; более того, воззрения, в известном смысле, как раз и создаются поминутной способностью видеть важное и неважное. Именно поминутной — вы же помните, насколько ошеломляющи у Лема концовки романов, насколько просты и вместе поразительны фразы — "что поток этот выслан в незапамятные времена из невообразимой бездны — и что всё это правда". Нужно ли было говорить хоть слово из этого? Ведь Лем всё уже сказал. Но что он передаёт — не содержание, а себя, свою способность видеть важное и неважное — и сколь многое она меняет, хотя и не может быть передана хоть с какой-то полнотой… Но она-то всё и создаёт.В том числе — важное и неважное в чужих словах. Для меня самая важная из перечисленных "сторон" — первая. Пункт о принципиальной возможности человека самостоятельно материализовать душу — значит для меня очень много. Вторая — лишь побочная, добавочная к первой: она носит лишь вынужденный характер. Любопытно заранее посмотреть на такую материализацию: как она будет выглядеть. Для меня-то эта история начиналась с глубокого недоверия к образу Электроника у Велтистова… И нечто вовсе неважное — это четвёртая: я добавил её буквально в паре слов лишь для того, чтобы отмахнуться, как от мух, от лишних смыслов, которые, увы, витают в воздухе современности и засоряют понимание первой стороны. Конечно, подобное указание важного и неважного — только совсем обратное — составляет характерную черту и вашего воззрения или, точнее говоря, того мышления, которое стоит за воззрением.Что возвращает нас к вопросу о слоях непонимания.Для меня душа придурка, мерзавца, злодея — совершенна.Чем она совершенна — тем, что этот же человек с этой же душой мог бы стать и мудрецом, прекрасным в своей добродетели.Не стал — вина человека, а не души. Душа — это дело рук природы.Душа милейшего кота на завалинке — очень далека от совершенства.

cmt96 1 декабря 2021, 04:48:58 5 часов назад Выбрать Свернуть Развернуть Новый комментарий Выбрать Отслеживать > способность создавать новое без творчестваК слову… Точнее — о словах… Креативность я понимаю как способность осуществлять старое — то, что потенциально мыслилось и раньше, но не было осуществлено… Это действительно чаще всего делается комбинаторно — одну деталь присоединить вон к той, и исполнится вот такой замысел… И детали, и замысел — старые, и новая вещь в этом смысле тоже старая: молодой человек, герой Достоевского, мог бы с возмущением заметить "старо́!"…О творчестве… я не говорю через результат — для меня это процесс, а не результат. Разумеется, при творчестве создаётся новое — то, что раньше не мыслилось. Но новое, мне кажется, может быть создано и без творчества. Какой бы привести пример… учёный, который долго и планомерно работал над теорией. Очень может быть, что я это плохо себе представляю, и там не может быть планомерности. Однако — чтобы передать, о чём я… Рано или поздно какие-то случайности сложились, учёный благодаря своему стремлению к познанию их отделил и выстроил как целое — это новое. И он стал думать иначе, он приобрёл новый взгляд на вещи — новую теорию или прототеорию. Обязательно ли при этом творчество? В низшем смысле слова творит даже кошка, когда ступает по земле, — но чтобы подчеркнуть, о чём идёт речь, лучше подходит высший. Так вот, случайности принадлежат к моменту, но это только одна часть момента. Творчество относится к тому душевному состоянию, которое придаёт смысл именно данному моменту. И это другая часть. Продукт творчества — это уместность мгновений в отношении друг к другу; художники называют эту уместность гармонией. Отделение важного и неважного, то есть некое стремление — да; но — мгновенное: оно и само создалось именно в это мгновение и, собственно, только ради него. Итак, если всё же определять творчество через новое и тем давать их связь между собой, то творчество — это новизна новатора. А для новизны я готов принять определение г-на Раутиана — с важной оговоркой, что на самого новатора так смотреть уже не получится, ведь он не объект чьей-то мысли, он сам мыслит; запоминать — некому. И что же тогда?.. Нужно развивать искусство показывания пальцем, то есть наблюдения за неформулируемым. Наблюдать за душевными мгновениями.Если же продолжать эту диалектику и рассматривать не самого новатора, а понятие о нём, то творчество уходит в свободу — в том самом смысле, что насколько предмет свободен, настолько он не подвластен свободной мысли. Единение людей всегда имеет границы.Получается, что вопрос о необходимости творчества для научной работы переформулируется и теперь выглядит так: бывает ли наука без красоты? Очень может быть, что ответ отрицательный; но всё же на этом пути творчество и новое друг с другом расцепились, они стали снова разными

Намного любопытнее — другой вопрос: о возможных перспективах искусственного интеллекта.Этот вопрос довольно тонкий. Мне бы хотелось поговорить о нём с нескольких сторон.С одной из этих сторон, этот вопрос упирается в другой вопрос — что изучает физика; каков интенсионал понятия "предмет физики". Я имею в виду, что это другой вопрос, чем вопрос об экстенсионале того же понятия, тоже очень тонкий: сводится ли, например, химия к физике. Даже если сводится (во что я не верю), то есть даже если предмет химии составляет часть предмета физики, всё равно остаётся вопрос, на основании чего мы называем что-то предметом химии или предметом физики: если бы было не так, то и сам вопрос о сводимости поставить было бы невозможно. Получается, что ответ "природа" — неверен, а ответ "фундаментальные свойства материи" — пуст.Рискну ответом: физика изучает те необходимые предпосылки, которые заставляют — в силу правильно выбранной изначальной познавательной позиции — заключить о том, что то или иное явление действительно. Упрощённо можно сказать, что предмет физики — это необходимая действительность. Этим физика отличается от любой другой науки, почти как математика. Химик придаёт смысл своему предмету и заключает о его действительности после его рассмотрения на основании рассуждений, относящихся к самому же предмету, физик — ещё до рассмотрения. Физик своими средствами узнаёт, что, вообще говоря, что-то случилось; а химик узнаёт, что случилось то-то и то-то. Тем самым любые науки имеют ту или иную опору в физике, хотя никакая наука не может быть через физику выражена. Этот ответ столь возвышает физику, что в определённом смысле даже лишает её звания науки, точно так же как и математику.Что это за изначальная познавательная позиция? Её ввёл в рассмотрение Декарт, её оформил Ньютон: выделение из мира механизма как значимой и замкнутой части. Что такое механизм? Это то в опыте, что позволяет связать опыт с постоянными мыслями. Систематическое изучение постоянных, неизменных мыслей — это математика; таким образом, механизм — это математизируемое в опыте. Естественно, это расширенное понятие по сравнению с обычным понятием механизма; расширение оправдано стремлением человека к возможности всеобщего, а значит целенаправленного, постепенного познания, к возможности сформулировать представление о частичном опыте, получение которого есть лишь этап, лишь мгновение на пути исправления знаний.Гипотетическая наука о сознании должна была бы так же опираться на физику, как и любые другие: а именно, она должна была бы создавать свои смыслы, но доверять физике возможность проверки, насколько эти смыслы действительны. Это неуклонимо влечёт за собой такое следствие: если сознание может быть понято, то оно может быть и материализовано; ведь иначе физика не смогла бы выдать положительное заключение, явный вердикт. Ограничения на способы материализации должны бы быть предоставлены самой осмысляющей теорией, и я сильно сомневаюсь, что они должны бы были выражаться в сформированности материального организма из человеческой яйцеклетки. Значит, такую материализацию можно было бы, несколько погрешив против точности, называть искусственным интеллектом.С этой стороны принципиальная возможность осуществления искусственного интеллекта — неизбежность. cmt96https://ivanov-p.livejournal.com/289560.html?thread=1397272#t1397272