при засыхании душевной жизни обнажаются очень ранние складки, подростковые и затем детские черты. Это очень неожиданно видеть. Пожилая женщина разучивается считать ей приятнее воспринимать несчетный мир и она может себе позволить утерять эту "цифровую" способность. Пожилой мужчина становится легок и капризен, позволяя себе быть таким, каким н был в 12-14 — разумеется, с иной базой, на совсем другом фундаменте. Оказывается, они сохраняли эту подростковую душевную жизнь, она не проявлялась, потому что "мы же взрослые", так нельзя. А к старости — развивается то, что в плохом случае называют старческим бесстыдством. Уе все равно, можно дать себе немного воли — и душа засохшим цветком вдруг окрашивается в нежные юношеские тона. Иногда они неуместны. Но речь не о том, удобно ли это и насколько это хорошо, только о том, что опадающая плоть выработанных правил проявляет старые, очень старые несущие стены характера.

Деятели Просвещения были слишком заняты, чтобы дать определение своей деятельности. Если не считать парадные портреты набальзамированного трупа, изготовленные людьми, которые и калоши-то вряд ли смогли бы определить, за последние 250 лет серьезных попыток было две - Кантом и Фуко, причем второе - горькое осмысление первого. http://lib.ru/CULTURE/FUKO/nachala.txtУ Фуко взгляд на руины хоть и верный, но варварский: наслаждается зрелищем. Канта читать больно; он не знает, что пишет некролог. Однако, главное он понимает твердо: Просвещение - избавление от малодушной трусости своего собственного разума, который есть дар Б-жий. К недостатку рассудка, знаниям, предубеждению оно отношение не имеет. То есть вообще. ...Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения. Леность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства (naturaliter maiorennes), все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним! Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, и т. п., то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие. То, что значительное большинство людей... считает не только трудным, но и весьма опасным переход к совершеннолетию, — это уже забота опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством. После того как эти опекуны оглупили свои домашний скот и заботливо оберегли от того, чтобы эти покорные существа осмелились сделать хоть один шаг без помочей, на которых их водят, — после всего этого они указывают таким существам на грозящую им опасность, если они попытаются ходить самостоятельно. Правда, эта опасность не так уж велика, ведь после нескольких падений в конце концов они научились бы ходить; однако такое обстоятельство делает их нерешительными и отпугивает их, удерживая от дальнейших попыток....Итак, каждому отдельному человеку трудно выбраться из состояния несовершеннолетия, ставшего для него почти естественным. Оно ему даже приятно, и первое время он действительно не способен пользоваться собственным умом, так как ему никогда не позволяли делать такую попытку. Положения и формулы — эти механические орудия разумного употребления или, вернее, злоупотребления своими природными дарованиями — представляют собой кандалы постоянного несовершеннолетия. Даже тот, кто сбросил бы их, сделал бы лишь неуверенный прыжок через небольшую канаву, так как он не приучен к такого рода свободному движению. Вот почему лишь немногим удалось благодаря совершенствованию своего духа выбраться из состояния несовершеннолетия и сделать твердые шаги. http://filosof.historic.ru/books/item/f00/s00/z0000508/Почему налетают как саранча на тех, кто спотыкается, учась самостоятельно ходить, разбивая себе нос? Чтоб сукины дети ни шагу в сторону не сделали, и другим не было повадно. За неверными мыслями и верные могут последовать; этого допустить, разумеется, невозможно. Для спотыкания регламент положен: так спотыкаться можно, так - ноги оторвем. В лучшем случае: сиди тихо и не рыпайся, говорить не моги! Допускаются те вариации и перепевы, которые, не возбуждая потребности в самостоятельном мышлении, двигают из одних тесных объятий в другие, уже заботливо раскрытые. Опека, кстати, никогда не была централизована; иногда удавалось централизовать некоторые ее формы, и то на самое короткое время. У Просвещения есть враг, неумолимый и беспощадный. Его физиономия не существенна. Природа не терпит пустоты, опекуны найдутся. Несовершеннолетие происходит по собственной вине, из душевной трусости. Коллективная демонстрация этого качества называется "борьбой с мракобесием". Просвещение - совершеннолетие: освобождение сознания от стороннего контроля; собственный, а не направленный чужим перстом выбор. Освобождение от опеки - бесконечно трудная задача, потому что первоначальный импульс может идти только изнутри. Нельзя "просветить", можно только достигнуть просвещения, любой толчок - начало новой опеки. Об это противоречие разбилось европейское просвещение. Опека - нормальное состояние, желаемое людьми; не следует путать жажду свободы с потребностью сменить опекуна. Просвещение - увлечение идеей свободного, самостоятельного, зрелого мышления тех, кто никогда не знал ни того, ни другого, ни третьего. Возможно ли это в принципе? Мне кажется, что из рассуждения Канта автоматически вытекает, что нет, и его уверения в обратном - пример опеки "духом времени", о которой он пишет. Однако, проблема не в этом; фатальность заложена в самом образе опеки над несовершеннолетними. Это тупик - и очень характерный для своего времени, в котором дети - маленькие взрослые, не вышедшие из-под опеки. Неудача Просвещения, возможно, была предопределена тем, что для него было необходимо дополнительное изобретение, порожденное им самим, но пришедшее слишком поздно, как запоздалая реакция на поражение: детство. Детство - короткий период отсутствия опеки. Это столь же условная конструкция, как "маленькие взрослые", и ее происхождение в монструозных писаниях Руссо - горькая ирония истории, но в человеческой жизни - именно как результат общего помрачения рассудка, вызванного сочинениями безумца - возникла маленькая форточка, которую опекуны оставили открытой, полагая, что для побега та слишком узка, а немного свежего воздуха не повредит здоровью младенца. Форточка быстро закроется, и сама память о ней сотрется. Я благодарю небо, что этот идеал был помещен в светлое детство, а не в теплое угасание старческого маразма или красиво обагрившуюся голову, отсеченную гильотиной, что не кажется невероятным, зная автора изобретения.В этом подарке судьбы и безнадежной тупости заглотивших наживку собственного изготовления и лежит надежда: да, человеческая память потеряется, но есть память глаза, на которой образ квадратика на темном фоне запечaтлен намертво, на всю жизнь. Просвещение - вызывание в памяти образа форточки, которой уже нет. Что там, за этим забытым образом, я не знаю, но мне это не нужно знать. Там начинается то, что у каждого свое.

Ходил в темноте, все трогал, в рамках давно интересующего вопроса "как видят слепые". Да прекрасно видят. Складывание образов возможно на любом носителе, не только от глаза.И второе поджидающее в темноте - скука. Как легко развлечь себя, просто что-то почитав, и как тоскливо и глухо, когда этого нет. Непрерывный фон детства, очень долго, лет до пятнадцати - ад скуки. Это даже и описать нельзя, это не то что "нечем себя занять", это восприятие всех окружающих энергий как глухого бессмысленного бункера, где копать четыре километра, как в том пирожке, только наверх. До сознательного возраста выкопать это просто нечем, нет еще активного центра личности - а извне, от старших, поступают только новые и новые порции ада, ничего больше. Времени хуже, чем то детство, не было просто вот вообще никогда в этой жызни. Вообще не могу вспомнить ничего хорошего, разве что очень краткие мгновения иллюзорного отступления ада, типа игра, типа новогодняя елка, типа внезапное чувство "вот так выглядят небеса" на детской площадке, когда время остановилось....Это как с верой. Нет, на самом деле, никакой причины идти наверх. Причины - нет. Можно пробыть в человеческом круге смыслов (это то же самое, что в первом абзаце "ад") тысячелетиями, там будет все, жизнь и смерть, радость и горе, отношения и одиночество, структуры и паттерны. Нет такого зачем и почему, нет такого ради, которое бы вывело. Не будет никакого вмешательства высших сил, разве что милосердный апокалипсис, и то нет. Осознание этой беспричинности в отношении Бога недавно вывело меня таки на понятие веры. Кажется, я понимаю теперь, что это, и молитвы мои звучат иначе. А вот осознание беспричинности в отношении добра - смотрю я на это с удивлением. Сюда - свобода, о которой я люблю поговорить (то есть нет, не люблю говорить, это иначе называется). Которая в центре внимания. Сюда этический индивидуализм