Когда мы дойдем так до бытия просто, а не захотим определять его через другие вещи, чтобы не ходить по кругу, и замыслим понять его как таковое, то рациональная почва уйдет у нас из-под ног. Мы сможем — «сможем» здесь уже совсем в другом смысле, в смысле «может случиться так, что» мы прикоснемся к нему умом и тогда как-то дадим сказаться этому прикосновению, но можем — в том же смысле вероятности — и не прикоснуться. И мы не распоряжаемся этими возможностями, они происходят с нами и могут не произойти. Или даже не то что мы прикасаемся или не прикасаемся: ум поглощается своим умопостигаемым, тонет в нём, растворяется, сам превращается в умопостигаемое весь и сам себе не принадлежит, мало что не распоряжается происходящим. Приближение к первым началам не проходит бесследно и безнаказанно, мы хотели бы их схватить, но захватывают они нас. Это первые начала.

Время есть то, что развернуто нашим неизбежным опозданием к событию мира, будущее из прошлого, всегда случившегося. Наше как наш промах создает размах времени, который вровень с размахом нашего опоздания: оно абсолютное, мы как-то опоздали, и во всём; всё уже есть до нас, включая и что бытие уже есть до нас. Человеческая история это наверстывание упущения. Можно ли как-то иначе принять наше опоздание, когда оно не будет означать необходимости сразу бежать вдогонку за ушедшим? Один из способов этой гонки — например, прорыв к началам мира во времени и в пространстве.

Почему новичкам везет, почему экспромт, как правило, получается - новое всегда легкое, непривязанное - направо? легко! что, разворот на полном ходу? почему нет? И выходит! Даже горбато, без рифмы - летит!

Живое (а мы между живым и неживым не проводим границы, живое просто ответчивее, ближе и проще для разговора) располагается вокруг юности. Святость и свет, цвет, праздник, игра (и сюда относится то, что юные существа играют) — и начало, и цель живого.(«Лес»)

С какой стати, по какой привычке мы думали, что всё имеет простое точечное начало, вроде, скажем, точечного Я, или субъекта? По какому временному сочетанию и недомыслия, и предрассудка у нас возникло ожидание, что всё можно свести к одному простейшему первопринципу? Страшно и подумать, почему нам хотелось, чтобы так всё вышло. Не хочется и думать.

Почему не стоит начала размещать во внешнем мире? Он стал слишком твёрдый. Оторвался от души и затвердел. Твёрдое – хрупко. Сломается. А душа пожиже будет. Началам в ней самое место. Изначальная душа способна растворять мир, делать его текучим. А поскольку мистериальный аэр-то он влажный, туманный, то и летучим. Так-то.

Чуть ли не даже речь-то оказывается первым и основным, как чтобы начался день и практика, нужен сначала какой-то свет, пусть слабый, пусть искусственный, а то ведь ничего не видно. Сначала надо с-казать, или чтобы нам с-казали, или чтобы как-то само с-казалось, или чтобы сам мир, природа, человек взяли слово, дали во всяком случае о себе знать.

Приход наш и уход загадочны, — их цели Все мудрецы земли осмыслить не сумели, Где круга этого начало, где конец, Откуда мы пришли, куда уйдём отселе?