Это ведь гениальная метафора пробуждения человеческого сознания! Человек вдруг (или постепенно) осознает себя в мире, который не выбирал, который построен не так, как бы он желал, мире недружелюбном, безучастном, бессмысленном, непонятном. Вокруг вроде бы есть другие, как ты, но до них не дотянуться, не докричаться, они спят и видят свои сны, они рядом и бесконечно далеко, как будто их и нет. Ты, следовательно, тотально одинок. И так будет до самого конца, ибо твоих сил едва ли хватает вытянуть из горла усыпляющий шланг.И как же хочется, чтобы поскорее появилась команда "Навуходоносора"! Чтобы Морфеус раскрыл глаза на мир, Тринити стала ближе к тебе, чем твоя кожа, Тэнк научил кунг-фу, чтобы тебе указали путь и цель жизни, чтоб все вдруг обрело смысл и непреходящую важность. Это, конечно, логика религии, а "Матрица", несомненно, религиозное кино, религиозный миф. Но проблема шире религии, поскольку человеку свойственно хвататься за любую соломинку смысла. Хвататься, чтобы снова оказаться в Матрице. Нео потребовалось три серии, чтобы это осознать. Следовательно, единственный реальный момент жизни, который мы проживаем — это то самое одинокое пробуждение, потрясенное оглядывание кругом и сдавленный крик ужаса, сопровождающий всхлип выблевываемых иллюзий. Не забывайте этот момент, длите его, втайне наслаждайтесь им — другого не дано.

«Быть, но так, как если бы не был; иметь, но так, как если бы не имел — вот наивысшее и в человеке, и повсюду» — Шеллинг. Эрлангенские лекции«Как бы существует, а нельзя счесть его существующим, как бы не существует, а нельзя счесть его несуществующим. Это и есть дао» — Комментарии Цао Синьи к «Дао дэ цзин»Первая цитата выражает крайне малопопулярную на Западе «квиетистскую» практическую философию, вторая — более известную на Востоке, но также оппозиционную традиционной конфуцианской прагматике даосскую модель. Обе — свидетельство особого пути отношений с миром, подразумевающих отсутствие любых отождествлений с чем-либо из наличного, ускользание от любых ролей, связей и качеств, безвозвратный переход от универсума твердых объектов, вещей, реалий, законов и статусов в сторону безосновной свободы, беспечных странствий и безграничного одиночества. Здесь человек не делает ничего из «полезного», не решает ничего из «проблемного» и не устраивает ничего из «жизненно важного» — и только так позволяет проступить тому иному, что в обычных условиях погребено под наслоениями мчащейся, как поезд, цивилизации. Причем неправильно считать эту позицию упорством безнадежно отставшего от поезда — скорее речь идет о поиске той формы покоя, без которого невозможно никакое движение, в том числе по стреле времени. Прагматическая цивилизация — это всегда прошлое, а такой человек ищет непреходящее.

В силу определенных эволюционных преимуществ нам свойственно воспринимать окружающую среду как совокупность отдельных и самостоятельных объектов, которыми таким образом проще манипулировать. По аналогии с этим мы принимаем за такие объекты мир в целом и себя, свое "я". Но то, что условно верно с камнями и зайцами, ведет к величайшему заблуждению, когда речь заходит о вселенной и личности. Ибо в таком случае определяющим становится не пространственный, а временной аспект, воплощаемый в движении без движимого — в волне.Существование волны очевидно, а вот сущность ускользает. Схватить волну невозможно — в лучшем случае в руке останется только вода. Вода — субстрат, но не сущность волны. Сущности вообще нет, тем не менее есть характеристики, движение, сила — то, что составляет реальность волны. Такую же реальность нужно видеть и во вселенной. Согласно теории струн, в основе мироздания лежат колебания одномерных, то есть, по сути, нефизических в обычном понимании, квантовых струн. Они и "гонят" мировую волну, все квази-самостоятельные объекты которой — лишь элементы ее движущегося контура (гребни, впадины, складки).Забавно, что буддисты еще двадцать пять веков назад ухватили подобную идею мира, создав учение о дхармах — бессамостных, нематериальных, мгновенных элементах, мелькания которых порождают все наличное, в том числе психофизиологическое единство личности. Наше "я" также представляет собой гребень волны — со своими особенностями и характеристиками, с определенной степенью единства и тождественности, и в то же время изменчивости и пластичности, но главное — без той сущностной подложки, природу которой невозможно ни описать, ни объяснить. Да которая и не нужна, если мы мыслим как волна.

Мы думаем, это наука расширила нам окружающий мир до размеров с трудом обозримой Вселенной (уже сто миллиардов световых лет в поперечнике). Нет, это Матрица так отодвинула свои границы, чтобы не беспокоить нас экзистенциальным Зовом, который все еще — и втуне — доносится Оттуда. Ведь мы по-прежнему не знаем ничего действительно базового: что было до "начала", почему вообще существует нечто, а не ничто, чем все в итоге закончится, — то есть не знаем всего того, чего "не знали" и наши предки, да только незнание это принципиально разное. Потому что кого сегодня это волнует? Не в качестве забавного факта, экспоната википедийной кунсткамеры, а по-настоящему, экзистенциально, чтоб душу вон? Бог волновал, Большой взрыв нет. Так чье же существование (или, если угодно, несуществование) важнее?Разумеется, Матрицу создали (и укрепляли, и очаровывались ею) мы сами. Не сознательно, а скорее самим ходом вещей. Той склонностью к самоусложнению, наращиванию всяческих культурных слоев, которая так характерна для человеческих обществ. И очевидно, что обратной дороги нет — вернуться по следам прежней колеи не получится. Чашу придется испить до дна, если, конечно, там будет все-таки дно, а не черная дыра, куда все безвозвратно и ухнет. По крайней мере, признаемся сами себе: вместе с метафизикой мы выплеснули не мракобесие — мы выплеснули единственное, что в нас еще отвечало на Зов Извне, а значит, делало нас больше, чем канарейками, запертыми в золотой клетке посюсторонности.

Примечательно, что первым знакомством с буддизмом для западного неофита обычно становятся притчи и коаны дзэн — самой поздней, странной и далекой от первоначального буддизма секты. Затем, если неофит не потеряет интерес, он переходит к махаянскому ядру: искусительной йогачаре и алмазно-радикальной мадхьямаке, далее знакомится с вдохновенными сутрами праджняпарамиты и, наконец, спускается на самый «нижний» уровень, к Палийскому канону, где с некоторым удивлением встречает не только всеобъемлющий свод «скучных» правил монашеского поведения, но и блестящую практику скептического ума, разрубающего все заблуждения....Ум «сливается с непосредственной данностью момента» и «исчезает как наблюдатель» — остается только «поток быстро сменяющихся восприятий в той последовательности, в какой они происходят сами по себе».Но совершенно очевидно, что это состояние животного! Именно животное зависимо от своих восприятий полностью и существует только в их потоке и как их же сумма. Животное не осмысляет своих восприятия и не осознает себя в них — оно просто плывет вместе с ними, прилепляясь к каждому, словно носимый ветром осенний листок. ...Тут можно возразить, что я что-то упрощаю или не догоняю, неужели за сотни лет буддисты не увидели и не осознали этой ловушки? Конечно, увидели. Именно ответом на то, как не попасть в плен к восприятиям при устранении воспринимающего «я», и стала вся Махаяна. Для этого она задействовала все надлогические, сверхконцептуальные возможности нашего ума, в том числе те самые парадоксы и коаны, которые призваны не просто уходить от конкретных ответов в теоретических спорах, как следует из текста Пелевина, а преобразовывать природу ума, природу воспринимающего «я» в сторону его высших измерений.

Принято считать, что интерес к религии, теологии и прочей метафизике возникал и поддерживался у наших предков потому только, что у них еще не было подлинно научных знаний о мире. Пришла наконец наука — и сразу этот интерес стал угасать, перейдя по разряду если не мракобесия, то какой-то неразвитости и отсталости. Это, однако, крайне поверхностное рассуждение. Истинная причина лежит глубже и не так для нас, сегодняшних, приятна.Доказанных и проверенных знаний было, конечно же, меньше. Куда больше было слухов и мнений, сомнений и двусмысленностей, смутных ощущений чего-то такого, что определенно лежит за пределами человеческих способностей и воли. Но именно поэтому человек (даже самый рядовой) в целом находился намного ближе к самой границе бытия, за которой только и начинается самое главное и подлинное. Любой крестьянин, сидя долгими зимними вечерами в полутьме своей избенки и слушая нескончаемый вой ветра, волей-неволей оказывался на своего рода экзистенциальной передовой, где растворяется, как сон, тонкая кожура всякой накопленной культуры, где имеют значение только последние вопросы человеческого бытия, где человек один на один с вечностью, смертью и тем бесконечным миром, чья физическая "фотография", будь она трижды больше и богаче современных научных предположений, все равно ничтожно мала и одномерна. Отсюда живой интерес к религиям и прочим теософиям, надменно высмеянный наступившей эпохой модерна, но так и не понятный в своем существе.Что же принесла с собой эта эпоха? Двумя словами — упоение посюсторонностью. Не только наука, но и вся культура исступленно, массово принялись возделывать почву под ногами человека, вырастив на ней вскоре такой пышный сад, в котором, что неудивительно, тот не замедлил заблудиться. Прежнее потустороннее небо напрочь закрыли яркие, прелестные цветы материальной цивилизации модерна, неодолимо приковавшие к себе все взоры человека. Экзистенциальный фронт отступил куда-то далеко, он совершенно не слышен, а малейшее его приближение теперь вызывает лишь животный ужас и желание поскорее спрятать свою мордочку в уютные животики таких же морлоков, как ты сам. Да и какие в городах темные тоскливые зимние вечера? Круглый год дискотека!Впрочем, это не просто дискотека, а кое-что похуже. Это настоящая Матрица. Когда Ницше говорил о вреде истории (и культуры) для жизни, он еще не знал этого слова-символа, но проблему ухватил сверхчеловечески верно. Как современному обывателю ощутить хоть на мгновение тут тоску, страх и отчаяние, что обдирает его как липку от условностей культурного багажа, если все, что есть вокруг него — жирная, изощренная, бесконечная на возможности, воздействующая прямиком на центры удовольствия в мозге, привязывающая покрепче героина, мать ее, Матрица? Вы скажете, Матрица была всегда? Была, да не такая — пожиже и неказистей. Как на первых игровых приставках. Про крестьянина, почти не очарованного ею, я уже написал, но ведь и олигарх тех времен легко выпадал из-под ее власти. Ну мог какой-нибудь магарадж в придачу к имеющимся десяти комнатам с золотом и алмазами заполнить еще одиннадцатую, но ведь это уже скучно и вроде как ни к чему. То ли дело сейчас: нет предела возможностям! Есть у тебя триллион, можешь основать собственную космическую корпорацию, много триллионов — организовать проект освоения Марса, Титана, да хоть Альфы Центавра. Техногенный оптимизм опьяняет. Неудивительно, что все человечество нынче ходит слегка навеселе.Но вот что ускользает от нашего взора. Мы думаем, это наука расширила нам окружающий мир до размеров с трудом обозримой Вселенной (уже сто миллиардов световых лет в поперечнике). Нет, это Матрица так отодвинула свои границы, чтобы не беспокоить нас экзистенциальным Зовом, который все еще — и втуне — доносится Оттуда. Ведь мы по-прежнему не знаем ничего действительно базового: что было до "начала", почему вообще существует нечто, а не ничто, чем все в итоге закончится, — то есть не знаем всего того, чего "не знали" и наши предки, да только незнание это принципиально разное. Потому что кого сегодня это волнует? Не в качестве забавного факта, экспоната википедийной кунсткамеры, а по-настоящему, экзистенциально, чтоб душу вон? Бог волновал, Большой взрыв нет. Так чье же существование (или, если угодно, несуществование) важнее?Разумеется, Матрицу создали (и укрепляли, и очаровывались ею) мы сами. Не сознательно, а скорее самим ходом вещей. Той склонностью к самоусложнению, наращиванию всяческих культурных слоев, которая так характерна для человеческих обществ. И очевидно, что обратной дороги нет — вернуться по следам прежней колеи не получится. Чашу придется испить до дна, если, конечно, там будет все-таки дно, а не черная дыра, куда все безвозвратно и ухнет. По крайней мере, признаемся сами себе: вместе с метафизикой мы выплеснули не мракобесие — мы выплеснули единственное, что в нас еще отвечало на Зов Извне, а значит, делало нас больше, чем канарейками, запертыми в золотой клетке посюсторонности.