Свобода – это в одно и то же время и условие любого этического выбора, и извращенный этический выбор.

Готфрид мечтал о геометрической этике. «Любой человек может обратиться к другому человеку напрямую. Такое общение можно непрерывно продолжать. Каждый человек может создавать круг своего общения любого охвата. Все, не входящие в этот круг, равны между собой в своей перпендикулярности...» Ну и так далее. Под человеком Готфрид подразумевал что-то точкообразное, ускользающетонкую сердцевину, а не эту размазню, что обычно ходит по улицам. И общение должно было происходить по лучам, исходящих из этих сверкающих сердцевин. Раз приняв такую аксиоматику, нужно было следовать ей, проверяя житейские узоры на соответствие доказанным теоремам. Когда Готфрид представлял, как людское мясо будет дергаться в этой золотой клетке, а душа резать себя о бесконечно острые грани, он улыбался. Уж он-то будет знать, как двигаться соразмерно.Твоим страстям я не противоречу,живи как можешь или вопреки.Быть может, я кого другого встречуна дне всепоглощающей реки.Мы нравственность проверили на деле,надели панцирь из её чешуй,он так прилип и съежился на теле,что твой анатомический феншуй.Прямые скрещены, уходят в бесконечность,чуть-чуть приблизились и разбежались вновь,всего одна досадная небрежностьи нам уже не доказать любовь.

любовь сама по себе – это усилие и испытание. Я имею в виду не внешние препятствия – бытовые, экономические и пр., но то, что человеческая любовь, даже на простейшем физиологическом уровне, включает в себя труд и рефлексию. Такова разница между эротическим, собственно человеческим, – и сексуальным, действующим в природе. Эротика – это не отдача инстинкту, который автоматически несёт «через копуляцию к эякуляции». Это труд наслаждения, задержка и возобновление, отсрочка природной цели и превращение её в средство для всё более полного удовлетворения, природу которого трудно понять. Для чего растягивать это минутное удовольствие? Для чего тормозить и ускорять, чередовать разные темпы и ритмы, сближаться и отстраняться? Инстинкт здесь превращён в рефлексию, в процесс самосознания и взаимопонимания с партнёром, когда чувствуешь другого как себя, а себя как другого, когда опосредуешь физическую близость множеством ассоциаций, воспоминаний, представлений, воображаемых ситуаций. Это целостное духовно-физическое действие – произведение эротического искусства, которое включает в себя и эстетику, и этику, и своеобразную логику и диалектику. Вот об этом и идёт речь в книге – не о сексуальности и не о чисто духовной любви, а о чём-то трудно постижимом, загадочном, вроде бы столь же бесцельном, как искусство. Кант определил эстетическое как область целесообразного, но лишённого цели. Так и эротика – это область наслаждения, которое постоянно отдаляет или уничтожает свою цель. Эротология – это не о сексе, а именно об эротике; это своего рода антропология, эстетика и даже теология любовного опыта. Подобно искусству, философии, религии, эротика – самая специфическая для человека область деятельности, и это так же трудно объяснить, как то, для чего художник создаёт картину или почему человек верит в Бога.

Естественно, но желание вытащить собеседника в рамки комфортного для себя дискурса обычно происходит совершенно неосознанно; более того - часто люди искренне удивляются, когда выясняют, что собеседник непонятным образом опирается на какие-то свои истины, конвенции, импликатуры и тут же делают вывод, что бедный оппонент очевидно стал жертвой заблуждений, пропаганды, а может даже и недоумия, посему надо срочным образом наставить его на путь истинный, а то и самоотверженно вырвать из своей груди сердце, и провести заблудшего по буеракам к опушке, гордо освещая данковским огнём путь во тьме. :) К сожалению, склонность упростить разногласия до булевого уровня "если какое-то мнение истинное, то все остальные - ересища" в реальном мире нечёткой логики и разных систем координат приводит лишь к углублению противоречий и невозможности объединить разные мировоззренческие системы для получения нового качества. Большинство конфликтов в современном мире имеет первопричиной нарциссизм этикета (т.е. аксиоматизированных правил, не снабжённых цепочкой вывода доказательства рациональности), а большинство компромиссов базируются на этическом релятивизме (т.е. способности понять различия между разными этическими и культурными системами и умение интегрировать в свою картину мира в том числе и противоречивые требования сторон). Понимание, а главное принятие инструментария релятивизма начинается с того, что стороны должны признать возможность существования полярных мнений, одинаково истинных, но в зависимости от контекста, тогда и конвертация дискурсов пойдёт легче, не спотыкаясь о попытки навязывания неуниверсальных конвенций.

В этике Аристотеля добродетель — это золотая середина между равно нежелательными крайностями. Великодушие потому помещено между тщеславием и малодушием, подобно тому как храбрость находится между безрассудством и трусостью, а щедрость — между расточительством и скупостью

Однако жить сверхчувственным содержанием дано не только аффекту, обращенному к красоте, но и аффекту, религиозно обращенному к Богу, этически обращенному к добру и познавательно обращенному к истине. Молитва, умиление, покаяние, мировая скорбь, сомнение и очевидность—вот состояние души, которые доступны всем людям и в которых аффект одержим сверхчувственным содержанием. Историку духовной жизни достаточно указать на молитвенный экстаз брамина, на одухотворенный эросСократа, на ту “интеллектуальную любовь к Богу”, о которой говорил Спи-ноза, и на то поклонение “духом и истиною”, которому учил Христос.

Добро есть нечувственный предмет; совесть есть живой орган, открывающий к нему доступ. Поэтому всякий человек, поскольку он не стал жертвой исключительной, сатанинской злобы, поскольку он способен видеть нравственно-лучшее и желать его,— имеет дело с нечувственными, этическими содержаниями, как бы беспомощно и сбивчиво он ни обходился с ними

есть идея: этическая причинность. Люди поступают различным образом, и за добрым поступком тянется след добрый, а на подлость, равнодушие и пр. - ответом тянется след последействий. Совокупность этих следов прядет историю, в конце концов - макроисторию, создавая иллюзию объективной необходимости, которая есть совокупность множества субъективных волений.

«...Людвигу досталось огромное наследство, сотни миллионов долларов по нынешним ценам. И что же он с ними сделал? Раздал «бедным австрийским художникам». Это был анонимный дар, но теперь о нём известно, поскольку Витгенштейн — великий философ. Он передал наследство знакомому редактору в Инсбруке, умному и образованному человеку, предложив тому самому решить, кому его передать. Деньги достались Рильке, Георгу Траклю, Адольфу Лоосу, Оскару Кокошке и многим другим. И дело не в том, что Витгенштейну нравились их работы, — наоборот, если бы они ему нравились, это уже было бы не благотворительностью, а попыткой утвердить собственную позицию, собственный вкус в искусстве, то есть корыстным жестом. И это противоречило бы протестантской этике и этике самого Людвига. Его родные поступали так же: сестра всю свою жизнь жертвовала огромные суммы организациям, работавшим с бездомными. Правда, только Людвиг поддерживал творческих людей, но зато он приказал отправить обратно все их благодарственные письма, сказав, что знать ничего про них не желает».

Происходящее сегодня в России все чаще заставляет делать именно моральный выбор. Давать этическую оценку теперь не блажь, а необходимость. И хотя нынешняя ситуация в России все больше напоминает моральную катастрофу, одновременно зарождается и новая этика – по принципу от обратного

И чтобы общество осознало наконец, что все это было чередой тяжелых преступлений. И чтобы фамилии преступников не вызывали у граждан страны ничего, кроме презрения.

Назвать белое белым, а черное черным — не экстремизм, а обязанность нормального человека. Желание посторониться дерьма — не прихоть чистюли, а элементарная гигиена.

Альтернативный вариант «общественного национального примирения» — гнусная комедия и прямое оскорбление тех, по кому прокатилось тяжкое колесо режима, не говоря уже про память о павших.

Общественное согласие в Германии, в 1946 году, можно построить только на твердом понимании преступности гитлеровского режима.

Гражданское согласие не построить на двусмысленности. Общественное примирение не может стоять на фундаменте тотального склероза и нравственной глухоты.

Обама и Маккейн могут позволить себе рукопожатие и даже обязаны совершить этот ритуал. Но селфи с гестаповцем — признак не толерантности, а (в лучшем случае) дикой нравственной неряшливости и пофигизма.

Но для этого — сначала! — надо быть твердо уверенным в наличии общих (для всех участников процесса) цивилизованных правил игры.

Рукопожатие с политическим противником, нормальное общение с ним etc — признак взрослости и соблюдение цивилизованных правил игры, тут спора с МБХ нет.